Прежде чем мы проиграем (СИ)

Совсем тихо и ровно разносится голос Гарри по пустой комнате. Он, наконец, что-то сказал вразумительное. Он, наконец, переключился на другие проблемы, которые раньше не меньше волновали его.

— Дело в том, — продолжает он, — что не один месяц ты ведёшь себя очень странно, словно тебя кто-то запугал до полусмерти, а затем подменил.

— Гарри, мы уже много раз обсуждали… — на выдохе отзывается Гермиона, но друг не даёт закончить.

— И ни разу ты не сказала, что на самом деле случилось, — так же ровным голосом произносит Поттер. — Сколько раз ты неожиданно пускалась в слёзы? Сколько раз ты почему-то резко отвечала и грубила на мои вопросы? Сколько раз ты говорила, что словно сошла с ума?

Гермиона закрывает на несколько секунд глаза, в очередной раз укоряя себя за то, что ещё в первый месяц не справилась со своими эмоциями и глупо думала, что Гарри способен её понять и оказать помощь.

Это было опасно: говорить о существовании Тома Риддла в этом времени, раскрывать его планы и замыслы и, наконец, их взаимосвязь, за которую вряд ли кто-то погладит её по голове.

Сначала Гермиона была слабой, немощной, вечно ищущей утешения, боясь упустить из вида последнюю надежду в образе Гарри, но спустя некоторое время она точно осознала, кто является её последней надеждой.

Гарри раздражал, когда говорил о Малфое, о том, что он Пожиратель смерти, или когда пропадал и неожиданно появлялся, объясняя, что караулил у Выручай-комнаты.

Гермиона злилась на то, что друг просто тратит время зря, пытаясь вынюхать хоть что-то. Она сомневалась в этом, как и Рон, пока Том не открыл один из своих секретов: Малфой действительно Пожиратель смерти. И тогда всё изменилось.

Она перестала наматывать сопли на кулак и терять голову в истериках от того, что не может спокойно прожить дня без Риддла. Её вечно тянуло к нему, сущность страстно желала воссоединиться, а возникающее тепло согревало так сильно, что хотелось в нём засыпать и никогда не открывать глаза, растворяясь в мягких, но таких редких объятиях Тома.

Одержимая Гермиона.

Её сущность прогибалась, а потом ломалась под давлением магии, которая ещё не до конца впиталась в неё и вечно устраивала бунт, требуя сдаться, броситься к горячему дыханию, таящее в себе ту белоснежную нить, чем было физическое проявление волшебства, желающее сплестись окончательно и оказаться в ком-то из них полностью.

Да, Гермиона поняла, что эта нить, — магическая сущность и сердцевина Тома, — разделилась, попала к ней, привязываясь к её влюблённости — условию, которое требовалось для активизации крестража, — и переплелась с её магическим стрежнем. Магия Тома желает вернуться назад, стать единой и полноценной, и всё логично: его часть из Гермионы не выдернуть, разве что упрятать в какой-нибудь предмет, создав крестраж.

Или поддаться и не препятствовать уже давно зародившемуся процессу.

Гермиона долго изучала книжку, что нашла в апартаментах Слизерина, вчитывалась в каждое слово, посвятила всю себя находке и пыталась разделить свои настоящие чувства и те, что навязывала магия. Бесконечными ночами она лежала на кровати и смотрела в потолок, пытаясь распознать свою суть без постороннего влияния, понять, насколько далеко зашла её влюблённость и на что она способна, чтобы тешить это чувство. Представляла разные варианты событий, то веря в искренность Риддла, то подозревая его в очередной ловушке, в которой Гермиона оружие в руках врага.

Что она чувствовала и как бы относилась к Тому, если бы он когда-то вскрыл свои карты и сообщил, что просто пользовался ею?

Часы в таких размышлениях были самыми тяжёлыми и невыносимыми, но Гермиона заставляла себя думать даже о таких вариантах, а также предусмотрительно выискивать лазейки, как выбраться из такого провала.

К концу этого месяца она стала собранной, уверенной в себе и, возможно, крайне резкой. Она не могла не заметить, как медленно, но верно становится похожей на Тома, копируя его поведение или манеру держаться. И эта чёртова книга в Тайной комнате совсем выбила её из колеи — у неё есть два пути: убийство или смерть той Гермионы, что ещё была в ней несколько месяцев назад.

Эти варианты совсем не веселили, однако она стала издевательски посмеиваться над собой: её никто не заставлял брать ту диадему, так что во всём она может винить только себя.

И в этот самый момент Гермиона почувствовала, как в ней ещё сильнее пробудилась незнакомая ранее ей натура: если бы не диадема, она жила бы в неведении, не знала бы о планах Дамблдора, не знала бы, что Гарри поджидает смерть, если он начнёт воплощать те замыслы в жизнь после смерти директора. И сейчас у неё многое есть в руках, чтобы изменить запланированный сюжет, перевернуть всё в свою пользу, руководствуясь какими-то приоритетами.