Прежде чем мы проиграем (СИ)

Она чувствует, как его начинает трясти от безудержного желания — он становится напряжённым и натянутым, как струна, полностью накрывая её собой, готовый прильнуть к ней чуть ли не в следующее мгновение, но она не торопиться спустить с него штаны, ласково обнимает, целует шею и гладит спину.

Он не терпит, снимает одежду сам, но Гермиона выворачивается, мягко заставляет лечь рядом, а сама поднимается и оказывается сверху, принявшись играть с тонкими губами. Она доводит до исступления, до крупной дрожи в ногах, глотает прерывистые глухие стоны и прижимает Тома к поверхности, затем осторожно отстраняется и, заглядывая в темноту взгляда, умоляюще шепчет:

— Признайся, Том.

Он дарит ей тепло взором, заставляя вздрогнуть от наслаждения, прикасается блуждающей улыбкой к её губам и осторожно входит в Гермиону, пробуждая в ней огромную волну исступлённого желания обладать им. Она теряется в нахлынувшей неге и выбрасывает абсолютно всё из головы, отдаваясь каждому касанию и движению, сливаясь в едином потоке с Томом, пропадая в сказочных грёзах и волшебстве.

Она любит, сильно любит и чувствует его настоящим и искренним, привязанным к ней магией и теплом. Она ощущает впервые, как он желает отдать ей всего себя, раствориться друг в друге и стать всем сразу.

Она с упоением замечает, как он закатывает глаза от ошеломления, как изгибаются губы в нестерпимом удовольствии от яда, проникающего во все кровеносные сосуды, как даёт ей услышать рваное дыхание, в котором слышится грешное сладострастие, и как вспотевшие пальцы жадно мнут её тело, наслаждаясь его упругостью до кончиков нервных волокон.

Он крепко стискивает её, вдавливая в своё тело, всем сердцем желая растворить Гермиону в себе, доходит до апогея чувств и эмоций и отдаёт протяжный стон в губы, после чего закрывает глаза и глубоко вздыхает.

Она падает ему на грудь, утыкается носом в шею и, подобно ему, опускает веки, пребывая в недавнем потоке чувств и эмоций.

И наконец слышит самый желанный тихий шёпот, подающий все надежды на то, что пережитые мучения в течение нескольких месяцев произошли с ней не зря:

— Люблю.

Прочная и мёрзлая клетка из самого твёрдого льда с громким звоном лопается и взрывается на тысячи осколков, что вонзаются больно в сердце, жаля и обжигая, уступая место ранее незнакомому теплу и самому невообразимому ощущению, название которого Том больше никогда в жизни не произнесёт.

***

Он ушёл не попрощавшись — вот так просто, не разбудив, не предупредив, не сказав напоследок каких-то слов.

Как во сне Гермиона поднялась с кровати, посмотрела в приоткрытое окно и закрыла глаза, чувствуя, как болезненно режет отчаяние и тяжесть разлуки. Не прошло и нескольких часов, а ей уже хотелось упасть на колени и громко завыть от бессилия и тоски.

Неожиданно кто-то схватил её и грубо зажал ладонью рот, а сзади вплотную прижалось чьё-то тело.

Это был не Том. Это был совсем не он.

Гермиона резко начала брыкаться и мычать, пинаясь ногами назад, но неизвестный тут же воткнул ей в спину палочку, и ничего не оставалось делать, как замереть и выжидать, что же будет дальше.

Она ожидала увидеть кого угодно, но не его.

Антонин Долохов отпустил её, осторожно обогнул, держа палочку на прицеле, а указательный палец другой руки, обтянутой в кожаную перчатку, возле губ, призывая к тишине и спокойствию.

— Вы!..

— Ш-ш-ш…

Гермиона замолчала, нахмурившись, чувствуя, как сердце наполняется строптивостью и воинственностью, но осталась стоять неподвижно.

— Не удивляйся. Если это был бы кто-то другой, то ты была бы уже мертва.

— Что вам нужно? Зачем вы пришли ко мне? Вы хотите привести меня к нему?..

— Тише, зачем столько вопросов?..

— Вы предали его!..

— Не неси чушь, девочка…

— Вы оставили его одного! Вы не вышли на связь! Вы!..

— Заткнись уже, милая, — закатив глаза, устало произнёс Долохов, опустил палочку и принялся с интересом поправлять белые манжеты, торчащие из-под пальто.

Гермиона искренне удивилась такой реакции, передёрнула плечами и осторожно поинтересовалась:

— И всё же, зачем вы здесь?

Антонин закончил поправлять себя, стряхнул невидимые пылинки с рукава и поднял равнодушный взгляд на волшебницу, легко отвечая:

— Я здесь, чтобы спасти твою задницу. Собирайся. Сейчас же.

Та опешила и не сдвинулась с места.

— Чего стоишь? Шевелись! — демонстративно посмотрев на ручные часы, резко остепенил её Долохов, и та почему-то послушалась его: дёрнулась к шкафу и стала собирать вещи.

Некоторое время она под пристальным взглядом собиралась, затем остановилась и посмотрела на волшебника, что протянул ей какую-то маленькую бисерную сумочку.

— Возьми её, сюда всё сложишь. Там уже есть всё, что тебе понадобится, просто кинь тёплые вещи и пошли.

— Куда вы поведёте меня?

— Вниз, будем знакомиться с твоими родителями.

Как обожжённая, Гермиона рванула к двери, так и не взяв бисерную сумочку, загородила проход собой и нервно воскликнула:

— Вы не тронете их!

Долохов смерил её долгим скептическим взглядом, сжал одну ладонь в другой, что держала палочку и сумочку, и не сразу ответил насмешливым тоном: