Прежде чем мы проиграем (СИ)

Он вспомнил, как она в полном отчаянии звала его, сидя на полу в аудитории, где Кормак Маклагген на её страх и ужас казался ей убитым. Она заламывала руки и безутешно рыдала, заплаканным взглядом умоляя помочь ей, забрать поскорее отсюда, спрятать и никому не отдавать. Она была такой лёгкой, когда на адреналине Том подхватил её и буквально выволок в коридор, чтобы увести в Выручай-комнату, где она безмолвно прильнула к нему и начала покачиваться в танце, засмеявшись, как маленький ребёнок, которому жизнь кажется прекрасной.

Он вспомнил, как они стали проводить ночи в их укромном месте, постоянно о чём-то разговаривая и засыпая под голоса друг друга. Он даже не заметил, как стал делиться с Гермионой мыслями, рассказывать какие-то догадки, посвящать в загадки и тайны, пытаясь их в ходе диалога разгадать.

Он вспомнил, как они вдвоём отправились к Руквуду: она в школьной юбке уверенно лезла за ним по перилам и карнизам, чтобы ворваться с балкона в тёмную комнату и чтобы Том мог получить ответы, которые — она точно знала! — ему, а не ей, были важны. После она болтала что-то про нежелание возвращаться в замок, грезя о тепле и уюте, и Том притащил её к себе в квартирку, где впервые она начала стягивать с него одежду, всеми своими жестами намекая на интимную близость.

И читая про ту самую Гермиону — отчуждённую, ненавидящую, старающуюся его избегать, — которая была заключена во всех тринадцати историях, Том с ошеломлением не понимал: как она смогла так измениться?

Как вообще могла так сильно измениться история только потому, что Том не знал, как ему поступать, что его ждёт и зачем нужна Гермиона?!

— Ты описываешь какую-то нить, которая имеет реальную физическую материю, — где-то рядом заговорил Антнонин, про которого Том, погружённый в воспоминания, уже успешно забыл.

— Этого нет ни в одной истории, — не своим голосом отозвался он и удивился, как спокойно и мелодично он звучит. — Значит, у нас не было такой тесной связи.

Том почувствовал на себе внимательный взгляд Долохова, который, очевидно, был заинтересован поведением собеседника, но он почему-то не мог к нему повернуться, иначе, ему казалось, с ним точно что-то произойдёт. Во всяком случае, истерика была не исключена, и Том со странной нежностью ощущал, как внутри, сквозь боль и страх Гермионы, прорастает тот самый росток, замеченный им ещё в момент, когда в воображении мелькала невидимая нить, разносящая странное и щекотливое чувство по всему телу.

Почему она выбрала его? И как эти нити находят к кому войти и вдохнуть в жизнь любовь? Это его больная фантазия на фоне пережитого перемещения или это на самом деле было?

Все воспоминания были настолько яркими и впечатляющими, что хотелось упасть на пол и укрыться ими, почувствовать себя окутанным странным и незримым ощущением, словно лоскуты бархатного плаща накрывают до мурашек и нежно греют кожу, заставляя нервы притупиться, а кровь стремительно бежать по артериям, требуя вдыхать воздух, пропитанный теплом, которое будет отравлять внутренности, как медленный сильнодействующий яд.

— Том? — тихо позвал его Долохов, но он не торопился оборачиваться.

Ему было слишком хорошо от пережитого и слишком плохо от того, насколько всё произошедшее оказалось важным для него.

Он мог быть совсем другим. Она могла быть совсем другой. И если бы ему ещё раз пришлось пережить одну из тех тринадцати жизней, зная, что была четырнадцатая — совсем другая, теплая, действительно стоящая, чтобы её прожить! — он бы не смог повторить всё то, что делал тот Риддл. Другой Риддл.

Риддл, который казался ему чужим, жестоким и одержимым, как Волан-де-Морт.

Он не хотел бы проживать снова эту петлю. Во всяком случае, как те тринадцать раз. Он не хотел бы, чтобы Гермиона желала его ненавидеть.

Он не хотел ничего из того, что было написано тринадцать раз подряд.

— Тони?

За всё время он к нему никогда так не обращался, очевидно, на психологическом уровне понимая, что перед ним не тот мальчишка, который провёл с ним школьные годы и вслед отправился в путешествие по Европе, бок о бок устремляясь за поставленными целями. Только сейчас он показался ему слишком близким и как будто бы родным. Он увидел в нём того мальчишку, который с готовностью всегда был за него и в любой ситуации служил настоящим дружеским плечом и твёрдой опорой.

Антонин молча сделал шаг к Тому и повернулся, чтобы наконец заглянуть в его лицо.

— Ты думаешь, у меня всё получилось?

Долохов показал тёплую улыбку — ровно такую же плутовскую и легкомысленную, какую помнил из прошлого Том, — изучающе всмотрелся в тёмные антрацитовые глаза, которые чёрт знает что могли излучать — Тому было плевать, если он сейчас выглядел как идиот, — и улыбчиво произнёс:

— Ты хотел спросить: готова ли она пойти за тобой?

Том моргнул и посмотрел в ответ на Антонина, без слов выражая положительный ответ.