Читаем Прежде чем ты уснёшь полностью

Прежде чем ты уснёшь

— Ты преувеличиваешь, — говорит Жюли, покрутив пальцем у виска. — Сними темные очки, пока она дверь не открыла.

— Нет уж, — отвечаю я. — Так будет лучше.

— Как хочешь, — говорит Жюли.

Из квартиры доносятся шаги. Дверь открывается. На пороге стоит Анни. Она улыбается. Я смотрю на нее. У Анни три носа и бантик на голове. Потом у меня начинает рябить в глазах. Глаза слезятся. Кажется, Жюли ничего не замечает.

Я тоже притворяюсь, что ничего не замечаю, на мне темные очки, это спасает.

— Рада вас видеть, — говорит Анни.

Она обнимает Жюли.

Потом тянется ко мне, чтобы тоже обнять.

Я осторожно смотрю на нее, закрыв один глаз. Теперь у нее только два носа, но глаза порхают по всему лицу, словно в составном зеркале, где дробится изображение.

Анни обнимает меня.

— Почему ты в черных очках? — спрашивает она, притрагиваясь к моей щеке. — На улице дождь идет.

— Да так как-то… — говорю я как можно беззаботнее и делаю неопределенное движение рукой.

Жюли с Анни сидят на кухне за столом и разговаривают. Я хожу по квартире. Я забыла, что на мне темные очки, и комнаты кажутся мне темнее, чем обычно. И строже. А в остальном все, как раньше. За исключением висящих на стене картин.

К ним прибавились новые.

Фотографии.

В гостиной, в комнате Анни, в моей бывшей комнате, в детской комнате Жюли, в коридоре.

Я наклоняюсь к ним, чтобы получше рассмотреть.

Фотографии детей.

На стене у Анни я насчитала тридцать шесть детских фотографий. Чужие дети, плачущие и улыбающиеся, дети со всех стран мира. Кто они — я не знаю, раньше я никогда их не видела.

Это профессиональные фотографии размером с печатный лист, ничего общего не имеющие со снимками на память, наверняка неоднократно растиражированные, glossy finish[25].

Эти дети не знают, что их фотографируют. Они смотрят в камеру, широко раскрыв глаза. Выражения лиц у всех разные. Для фотографа совершенно неважно, радуются они или грустят. Главное, чтобы они выглядели, как дети, чтобы играли свои детские роли, воплощали саму идею того, каким должен быть ребенок. Фотографу нужно, чтобы кто-то в другом конце земного шара, глядя на эти снимки, почувствовал стеснение в сердце и боль за этих детей, которые страдают, которые нуждаются в помощи.

Я иду на кухню. Анни поднимает глаза. Я зажмуриваюсь. Спрашиваю ее:

— Кто эти дети? На фотографиях у тебя на стене?

— Это мои дети, — отвечает Анни. Она смотрит в сторону.

Я делаю движение руками, чтобы привлечь к себе ее внимание, мои руки словно спрашивают: ты о чем? как это «твои дети»?

— На все деньги, что у меня были, я усыновила детей, — шепчет Анни. — Они будут присылать мне свои фотографии. Те, кто умеет писать, будут писать мне письма. Я им помогаю.

— Анни теперь опекает детей из других стран, — объясняет Жюли.

— Да, — кивает Анни.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что я нужна им, — отвечает она.

— Зачем?

— Потому что им тяжело, — говорит Анни и начинает тихонько плакать.

Нет, пожалуй, на плавание под водой это не похоже. Под водой я в конце концов научилась плавать с открытыми глазами. С Анни — совсем другое дело. Я никогда не научусь смотреть ей в лицо.

В следующий раз я прихожу к ней одна.

Я стою у двери. Звоню. Слышу шаги. На мгновение меня посещает надежда, что сейчас все будет как раньше, Анни откроет дверь, и я увижу, что она снова стала прежней, а все остальное мне померещилось, приснилось в дурном сне.

Дверь открывается, на пороге стоит Анни. Увидев друг друга, мы даже не вздрагиваем, а прямо-таки подпрыгиваем от неожиданности.

— Что с тобой, Карин? — спрашивает Анни. — Ты себя в зеркало видела?

— Я мерзну, — отвечаю я.

— Ты что, заболела?

— Нет, все в порядке.

— Тогда сними шарф и темные очки, я хочу на тебя посмотреть.

— Ни за что.

Анни изучает меня, уперев руки в боки.

— Шапка, темные очки, шарф, пальто, сапоги. Карин, на улице плюсовая температура. Ты что, на Северный полюс собралась?

— Знаешь, Анни, я уже взрослая девочка, что хочу, то и надеваю.

Покачав головой, Анни пропускает меня в квартиру.

— Чай будешь? — спрашивает она.