Презирая дымы и грозы

Так получается, что основной заботой Прасковьи Яковлевны было служение кому-то очень дорогому. Сначала это были родители, ее обожаемая мамочка, которая тяжко страдала грыжами. Но Евлампия Пантелеевна, видя самоотверженность дочери, не эксплуатировала это ее качество, а старалась свои обязанности выполнять самостоятельно. Она увязывалась платком и работала без скидки на болезнь. Кто знает, при таком безжалостном отношении к себе, возможно, она и не прожила бы долго. Хотя в советское время, переживи она войну, медицина была уже такой, что ей обязательно легко помогли бы.

Но случилось то, что случилось. Евлампия Пантелеевна ушла в вечность и главным человеком для Прасковьи Яковлевны стал муж. А он был другой натуры — таким, что на самом деле нуждался в направляющей руке и знал это, хотя никогда не признавал вслух. Он интуитивно чувствовал, что без Прасковьи Яковлевны долго и трудно будет искать путь, по которому надо идти в тех или иных обстоятельствах. Но даже не это было главное, не принятие решений, а их поиск и реализация.

Основной проблемой совместного существования Бориса Павловича и Прасковьи Яковлевны, особенно резко проявившейся в мирное время, стало то, что Борис Павлович был абсолютно не домашним человеком. Душе его требовались новые и новые события, чтобы мелькали они перед ним, кувыркались калейдоскопом, нужны были порции внешней динамики. И скорее всего не для участия в ней, а для созерцания. В нем сидел какой-то ненасытный и безжалостный демон, который преследовал его и лишал покоя, заставляя гоняться за новыми впечатлениями. При этом впечатления непременно должны были быть истинными, рожденными живыми событиями, — со зрелых лет и до конца жизни кино и телевизор он не любил. Едва поняв принцип условности, на котором строится любое искусство, он обозвал его ложью и больше не признавал. Борис Павлович после работы куда-то ехал, изобретая поводы, и возвращался домой в состоянии загнанности, когда у него оставалось сил только на то, чтобы умыться, поесть и в крайнем утомлении лечь спать.

Конечно, Прасковья Яковлевна не могла не контролировать его местопребывание и занятия. Она только этим и занималась. И все, что ей мешало, что отвлекало от мужа, не любила. Она не любила того, что забирало ее последние силы.

Легче всего держать глаз за Борисом Павловичем было тогда, когда он оставался в поле зрения, то есть дома. Вот она и изобретала всевозможные затеи, которые привязывали бы его к родному порогу. Дома всегда было много работы, по крайней мере в старом дворе. Там очень нужны были хозяйские руки дому и саду — прекрасному и молодому детищу рано ушедшего Якова Алексеевича. Но — увы! — самому Борису Павловичу не все нравилось. В уходе за домом и садом он видел только обузу. Как теперь становится понятно, у него на них не оставалось сил. Он так уставал на работе, что после нее уже ничего не мог делать, мог только сидеть и смотреть, как работают другие. А Прасковья Яковлевна, слишком быстро забывшая о тяжком ранении мужа, слишком уверовавшая в его полное исцеление, этого не понимала и требовала от него помощи в хозяйских делах. В селе ведь не принято было бездельничать, после работы все работали на своих участках дотемна. Что ему оставалось делать, если не уклоняться от этого, не уезжать по надуманным предлогам то в одно место, то в другое?

Неугомонная женщина постоянно изобретала для мужа виды приемлемых для него занятий. То книги он читал и потом пересказывал ей (так была перечитана вся приключенческая классика, вся рождающаяся советская фантастика и все шпионские романы), то осваивал транспортную технику, то еще что-то. Все это было по мелочам, не все из которых запоминались. Но одна ее затея была особенно масштабной — строительство нового дома.

В новом доме нужды не было, достаточно было дать капитальный ремонт старому дому, и в нем можно было счастливо дожить свою жизнь. Еще и детям оставить. Однако Прасковья Яковлевна повернула дело так и нашла такие резоны, что Борис Павлович с нею согласился. И выстроил дом от основания до конька — сам-один. При этом — страшно сказать! — они потеряли две трети своей усадьбы, где был сосредоточен почти весь отцовский сад... Все это отошло к старому дому и перешло в чужие руки. Вот такую жертву принесла Прасковья Яковлевна безымянному идолу, который смог увлечь Бориса Павловича хоть каким-то полезным занятием.

Тема нового дома была долгоиграющей — в новом дворе потребовались новые хозяйственные постройки: колодезь, погреб, сарай с летней кухней, гараж, помещение для угля и пр. На долгие годы Борису Павловичу было найдено занятие.

Но вот он все переделал. И вышел на пенсию. К тому моменту перестала существовать страна, которую он защищал на войне. В новую страну внедрились враги и порушили социализм, защищавший рабочего человека, развалили все системы, упорядочивавшие жизнь. Все! — труженика опять затоптали паразиты и эксплуататоры, опять сделали из него быдло. Не стало у людей надежды и опоры. В ужесточившихся условиях надо было самому что-то делать, чтобы выживать.