Презумпция виновности

— А может, если б у них состоялось то самое свидание в "Трех тополях на Плющихе", все было б нормально, — засмеялась Зина, всегда стремящаяся на этих встречах переводить серьезные разговоры в шутку. — Ах, какой был фильм!

— Ша, тихо! Так, кажется, говорят в Одессе, Сашок? — сказал Степан Александру Дмитриевичу. — Поскольку наш "политический клуб" не справляется со своей задачей, предлагаю просто произнести тост. Кто желает?

— Я, — сказала сестра именинника Галя, которую всегда хотелось назвать Светой из-за светлых волос. — Я хочу сказать! Ребятки, как хорошо, что вы столько лет дружите. Это большая редкость. Мы вот с моим Колькой, — она улыбнулась мужу, — уже столько компаний поменяли, а вы всегда вместе. Я всегда жду Вовкин день рождения, как праздник дружбы. Я хочу выпить за дружбу, за всех вас!

Все выпили, а Галя обошла всех гостей и каждого расцеловала, не давая им вставать со своего места. Правда, Панин все же не устоял — при приближении Гали к нему встал со своего стула, демонстративно крепко обнял ее и поцеловал в губы.

— Знаете, мне лично надоело говорить про политику, — сказал Валентин Кравченко. — Хочется уже просто пожить красиво, как все люди. Надоели эти эксперименты. Я был студентом при Хрущеве. На всех занятиях по политэкономии, по истории КПСС учили его речи, и я верил им. Верил. А когда в магазинах все ветром сдуло и в Новосибирске вообще жрать нечего стало, понял, что все это — блеф. А сейчас считаю, что лучше всего было при Брежневе. Вот жили тихо, и что ни говори, а все же жизнь как-то наладилась и улучшалась. Все знали свои правила игры. И вообще, у меня друг в Москве, он связан с цекашниками. Они все Леонида Ильича обожали. Добрый был мужик, всех целовал и, говорят, страшно не выносил слез.

— Да, вот только слезы матерей, дети которых погибли в Афгане, его почему-то не разжалобили, — гневно произнес Степан. — Давайте помянем моего племянника, — сказал он, молча встав, и первый выпил до дна. — А сейчас что? — продолжал он. − Там воевали с другими странами, а у нас все может кончиться тем, что начнем воевать друг с другом. Посмотрите, что творится в Югославии. Танька Волошина из заводоуправления еще несколько лет назад ездила туда по туристической. Наговориться не могла. И кто мог подумать. И у нас может начаться то же самое. Вон посмотрите на Ваню Потехина, — он весело потрепал по волосам сидящего с ним рядом соседа по даче Холодковых. — Его соседка по даче всерьез жидом обзывает и отсылает в Израиль из-за длинного носа, хотя он — русский. А на самом деле не за длинный нос, а за то, что у него дом большой. И ни к чему эта перестройка не приведет. Россия никогда не жила так, как Запад. У нее свой путь развития, и все это понимают. А вообще я мечтаю, чтобы у меня в огороде был хороший урожай в этом году, тогда мы с Ниночкой не пропадем, и мне до лампочки "ети ихние дебаты", — он обнял свою толстенькую жену: — Да, Нинок?

— Нет, братцы, так нельзя. Ну усе же мы! Усе же мы анжонерно-тих-ническая интеллыгенцья, тяк сязать. Нам не должно стояти у сторонке. Никитка пытался — не получилось, — и ето, правда, но зато все же, как говорять, "процесс пошел", — сказал Панин, ломая язык. — Я нынча сам ощущаю как директор, что я кое-что уже могу и сам на своем предприятии… Еще чуть-чуть и такой бизнес разворотим…

— Да не дадут тебе никакой бизнес развернуть, — вставил Иван, — потому что бизнес — это значит, появятся богатые. А наш народ лучше с голоду помрет, но только чтобы все были бедные. На Руси так повелось… Ну, любим мы более всего страдать. Ну что с нас возьмешь? — он засмеялся. — Да вот то, что Кравченко упомянул, — мои соседи по даче за столько лет ни одной досточки не прибили к своей жалкой хибаре, в которой даже летом и то холодно спать. А мы всей семьей несколько лет вкалывали, своими руками дом отгрохали. Так они нас ненавидят, и каждый раз нам поджоги устраивают. И вот две недели назад сарай подожгли за то, что якобы слишком близок к их забору. А это правда, что они меня почему-то евреем считают и при каждой ссоре посылают в Израиль. — Иван на последних словах расхохотался до слез и, встав, громко сказал: — Я считаю, что пора выпить за интернационализм и дружбу.

— Да, дружба дружбой, но если разлетится наша держава, — вот тогда мы узнаем "дружбу", — снова озабоченно сказал Панин.

— Я лично буду голосовать за независимость республик. Хватит жить этому монстру — нашей империи. Хватит давать сосать кровь из нашей России, — сказал Федя. — Нет, я не националист. Но противно, что Россия живет хуже всех республик (Москва и Ленинград — это не в счет). А они все еще недовольны. Я бывал у однокашников институтских и в Молдавии, и в Прибалтике, и на Украине, и на Кавказе, и в Средней Азии. И знаете, все такие же инженеришки, как я, а живут… дай бог нам так. Вот пусть попробуют без нас.