Презумпция виновности

— А тебе сшили новую форму? — спросила Нонна, присев, чтобы погрузиться до подбородка в воду.

— Нет, в этом году я буду в старой. Мама мне ее удлинила, и она неплохо смотрится. Родители сказали, что в следующем году, в десятом классе, мне сошьют новую, хорошую шерстяную форму, так чтобы потом ее можно было переделать в платье, в котором я смогу ходить в институт, если поступлю, конечно.

— А мне все новое в этом году сшили: и платье, и черный передник, и белый — все новое. Платье — прелесть. Темно-коричневое, из тонкой шерсти, в густую-густую складку. Ну ты увидишь.

— А ты когда с дачи приехала? Почему не зашла?

— Да вчера только. С Линкой мы уже виделись, а к тебе я собиралась завтра. Я же знаю, что понедельник у вас святой день. Мне не терпится тебе рассказать про свой роман с одним мальчишкой, соседом по даче. Представляешь, мы поцеловались! — шепнула Нонна подружке на ухо.

— Ну пока! Меня уже мама потеряла.

Нонна легла на воду и быстро поплыла вдоль берега. Побыв в воде еще несколько минут, Инга с Мирой вышли на берег и стали помогать маме доставать еду из огромной сумки. Так уж повелось, что мама, хоть и сопротивлялась папиному "транжирству" на такси, сама делала все, чтобы этот папин выходной на пляже был подлинным праздником. Поэтому в остальные дни недели она, как могла, экономила, чтобы в понедельник на пляже было изобилие: и жареные котлеты, и огурчики, разрезанные пополам и посыпанные солью, и помидоры, и вареные яйца, и брынза, и фрукты. Мама регулировала процесс трапезы так, чтобы всем все досталось поровну, а фрукты — в основном девочкам. Предавшись радостному гурманству, вся семья сидела на подстилке — старом одеяле — обычно около часу. После чего папа, окунувшись в море, ложился загорать прямо на песке, мама, тоже окунувшись, садилась читать Драйзера, которого брала у соседки, а дочки снова надолго шли в воду. Обычно на пляже проводили целый день, и с наступлением сумерек уставшие, перегретые на солнце, они возвращались домой и сразу укладывались спать. Мира спала на диване в десятиметровой "гостиной", освещенной окном, лишь наполовину проглядывающим из полуподвала. Когда сестра укладывалась, мама расставляла Ингину раскладушку рядом с диваном, и если Мире ночью нужно было встать по естественным надобностям, то, чтобы выйти во двор, она с трудом протискивалась между своим диваном и раскладушкой сестры. Кроме того, для выхода во двор нужно было пройти через двенадцатиметровую темную, без окон комнату, которая была одновременно спальней родителей и кухней. Отцу дали это жилье взамен разрушенного бомбежкой, как только он, демобилизованный, найдя семью, вернулся в Одессу после войны. Семья с радостью вселилась в убогое, без всяких удобств жилище, — всем тогда казалось, что это ненадолго. К тому же по удачному стечению обстоятельств оно располагалось в одном из флигелей двора, куда вернулись в довоенную квартиру мамина сестра и мамина мама.

Сейчас после пляжа папа, как всегда, стонал, маясь от солнечных ожогов. Мама мазала ему спину кефиром, который не помогал. Тогда она настаивала на безотказном средстве, которое папа категорически отвергал, но неизменно применял, потому что никогда не слушал маминых советов: остерегаться солнечных лучей. Он неохотно и смущенно шел во двор в уборную и там, набрав в баночку мочи, приносил маме, которая смазывала ею его спину. Это было крайнее, но единственное средство, снимавшее ожоги и позволявшее всем уснуть спокойно.

x x x

Жилье Лины с мамой было таким же убогим, как у Инги, и находилось в соседнем дворе на втором этаже одного из двухэтажных флигелей. Лина была плодом любви медсестры и врача госпиталя. Врач погиб на фронте, так и не узнав о предполагаемом появлении у него ребенка, и мама, перенеся все тяготы войны, всю свою нежность и нереализованную любовь вкладывала в дочку, которая родилась точь-в-точь в отца, красавицей. Лина была белокожей блондинкой с огромными карими глазами, осиной талией, которая особенно подчеркивалась округлыми бедрами. Поскольку у них никого из родни не было, то Лина с самого детства бывала одна целые дни дома под присмотром дворовых старушек, которых мама старалась отблагодарить особым вниманием и фруктами, покупаемыми на скудную зарплату медсестры. Родители Инги очень любили эту девочку, которая прилежно училась и излучала доброжелательность к людям. Они всячески поощряли приход Лины к ним, совместное выполнение уроков, жалея девочку за то, что у нее нет отца, о котором со слов матери она знала все и гордилась его подвигами по спасению раненых на войне. За день до начала занятий в школе Лина зашла за Ингой, и они отправились к Нонне, чтобы всем вместе пойти в комнату смеха в парке Ильича. Они очень любили этот аттракцион, и с тех пор как родители разрешили им ходить туда самим, без взрослых, не упускали случая, чтобы не посмотреть на себя в самых невероятных зеркальных искажениях.

Нонна была одна дома. Ее огромные миндалевидные карие глаза сейчас были почти скрыты распухшими веками распухли, а длинные черные ресницы слиплись от слез.