Презумпция виновности

Кирилл Всеволодович, ничего не сказав, откинулся на спинку стула и, слегка наклонив голову, остановил продолжительный взгляд на лице своей собеседницы, словно желая удостовериться в том, что она сказала ему правду о том, что при ее моложавом облике ей, возможно, быть бабушкой. Затем спросил как-то тихо, вполголоса:

— Она живет с вами?

— Нет, — ответила Инга Сергеевна и, вспомнив, как далеко теперь от нее Катюшка, вдруг, к своему стыду, расплакалась. — Кирилл Всеволодович, извините, — взмолилась она, утирая глаза. — У меня сегодня был тяжелый день, и я недомогаю.

Остангов, сохраняя полное спокойствие, по-отечески тепло и нежно сказал:

— Во-первых, после вина нужно поесть, иначе у вас будет кружиться голова. Во-вторых, в таких случаях необходимо немного побыть на воздухе. Поэтому я предлагаю вам поесть, а потом мы с вами прогуляемся.

Но Инга Сергеевна ничего не стала, есть и встала из-за стола. Остангов тоже встал, прошел с ней к лифту и сказал, нежно заглядывая в глаза:

— Итак, я вас жду здесь же через пятнадцать минут. Я полагаю, что вам нужно одеться, на улице довольно прохладно.

Инга Сергеевна, ничего не соображая от неловкости за свои неуместные здесь слезы, размазанную по лицу тушь, автоматически произнесла: Спасибо, хорошо, я быстро. В номере, неосознанно отдавшись во власть ситуации, она быстро одела полушубок и отправилась к лифту. Остангов уже ждал в холле у выхода из гостиницы. Они вышли на улицу, академик бережно взял ее под руку и, не сказав ни слова, повел к парку Горького. Они гуляли около часу, не проронив ни слова. За этим молчанием были спрятаны не только неловкость Инги Сергеевны и деликатность Остангова, но и обоюдное, рожденное подсознанием нежелание нарушить воцарившуюся между ними между ними ауру чего более емкого и значительного, чем желание снять у Инги душевное напряжение. Это было нечто подобное тому настроению, что уже возникло между нами тогда в машине после семинара. И лишь когда они после прогулки подошли к крыльцу гостиницы, Остангов первый нарушил молчание, сказа по-отечески и заботливо:

— Я уверен, что вам стало легче. Сейчас вам необходимо поспать. Завтра я улетаю на три недели в Европу и, к сожалению, не смогу вам утром позвонить. Но я уверен, что все образуется.

Он поцеловал ее руку, проводил к лифту, а сам подошел к стойкам администраторов гостиницы. Находясь во власти какого-то дурмана, Инга Сергеевна вошла в номер и, не раздеваясь, села на кровать, закрыв глаза. Просидев неподвижно несколько минут, она, ощутив духоту, открыла окно. Облокотившись на подоконник, она с четырнадцатого этажа пыталась разглядеть улицу. Часы показывали чуть более десяти вечера.

На этом обычно оживленном перекрестке почти не видно было людей. Смена времен года, как естественная основа для упорядочения жизни, ее движения и развития, в основе своей всегда несет оптимизм и стабильность. Сейчас во всем — и в настроении людей, и в общественной жизни, и в самой природе, казалось, наступило какое-то бессезонье, влекущее нарушение логики вещей, связи времен и даже проявлений естественных законов природы. И потому, несмотря на весну, за окном ни распустившейся листвы, ни теплого, располагающего к лиризму весеннего ветра, ни влюбленных пар. Было безлюдье, пронизывающий ветер с дождем, голые унылые деревья, насыщенность воздуха тревогой и нестабильностью.

x x x

В этой бессезонной атмосфере Инга Сергеевна с мужем спустились с трапа самолета в Новосибирске. Несмотря на начало апреля, шел мокрый снег, было ветрено и промозгло. Огромная очередь на такси пугала перспективой подхватить сильную простуду. Александр Дмитриевич обошел все стоявшие вокруг служебные машины в поисках кого-нибудь из Академгородка, чтобы уехать побыстрее, но никого не нашел. Инга Сергеевна стояла замерзшая и подавленная. Прошло более часа, когда, наконец, им удалось уговорить какого-то частника отвезти их в Академгородок. В машине было холодно, грязно и пахло бензином. Когда они приехали, наконец, домой, Инга Сергеевна была совершенно замерзшей, у нее страшно болела голова. В их квартире все еще свидетельствовало о частом проживании здесь семьи дочери: обставленная по их вкусу их комната, много любимых ими вещей (сувениров, фотографий, игрушек), которые, казалось теперь смотрят на них с укором и тоской. Теперь все в этой уютной, богатой (по советским меркам) квартире показалось поблекшим и угасшим. Супруги быстро выпили кофе, переоделись и решили, несмотря на бессонную ночь, пойти на работу. Они уже были одеты и собрались закрывать дверь, когда раздался телефонный звонок.

— Кто это еще так рано?! — воскликнула раздраженно Инга Сергеевна. Она нехотя подняла трубку и, не веря ушам своим, услышала голос дочери.

— Мамочка, это я.

— Анюта, родная, милая, ну рассказывай, как вы там.

— У нас все очень хорошо. Профессор Флеминг нас ждал. Он, оказывается, сообщил это в последнем факсе, который до нас почему-то не дошел. Нас хорошо встретили. Несколько дней будем у Платоновых, с которыми нас познакомил Флеминг.

— А кто это? — спросила Инга Сергеевна.