Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Политическая обстановка в Эстонии после провозглашения республики была в целом отнюдь не столь ясной и прочной, как о том рассказывали на весь мир телеграммы агентств «Рейтере» и «Ава»[94]. К вхождению в правительство из всех социалистов удалось побудить лишь состоявшую из пары адвокатов и бывших офицеров группу трудовиков. Меньшевики же заняли столь характерную для германских «независимцев» позицию опьяненного принципами брюзжания, чем лишь облегчали работу поначалу не слишком значимому здесь большевизму. Начались правительственные кризисы со стрельбой в воздух и оплеухами, причина которых, предположительно, заключалась лишь в алчности оставшихся без работы адвокатов и столь же склонных к спекуляции прочих парней. При этом главную роль играли люди с, как правило, немецкими фамилиями. Читателю и без того, наверное, бросилось в глаза, что большинство из названных мною выше эстонских и латышских партийных деятелей имели вполне немецкие фамилии. Из всех них лишь Скубик и Калнин в Риге и Мартна в Ревеле обладали фамилиями из языка коренного населения, к которому себя причисляли. Мартна даже и по внешности своей был, без сомнения, эстонского происхождения. А вот Скубик и Калнин имели столь блондинистую шевелюру, что вполне могли сойти за ганноверцев[95]. Остальные же, без сомнения, были немецкого происхождения, но после крушения уже не желали в этом признаваться. Так что к немецким своим фамилиям они приделали латышские окончания. Из лейпцигского студента Вальтера во второй половине ноября появился Вальтере, Карл Улльманн с грубым мекленбургским лицом стал Ульманисом, и даже еврейский доктор Мендер впредь стал зваться Мендерсом. Мое имя в извещениях и письмах, написанных по-латышски, они тоже хотели снабдить латышским суффиксом, однако такие письма я возвращал посыльным назад, после чего они прекратили это безумие.

Эти люди не придавали особенного значения договору, заключенному с эстонским правительством. Когда же затем, примерно через две недели, деньги рассеялись, как пыль, они явились опять, чтобы добыть новые субсидии. Теперь они вновь настаивали на строгом исполнении договора. Так как, однако, даже виду не подали, что намерены отдать военное имущество, которое они полностью прибрали к рукам после отправки ревельского гарнизона, то никаких денег более не добились. Поначалу я планировал передать им оружие для вооружения армии, которую они собирались сформировать. Однако, учитывая такое развитие событий, от этого намерения я воздержался. К сожалению, из-за попустительства местных солдатских советов они все же смогли раздобыть несколько сотен винтовок. Первыми, в кого из них начали стрелять, были отступающие на родину германские ландштурмисты.

VIII. Солдатские советы

Как-то, еще задолго до германской катастрофы, я имел разговор с бывшим русским офицером. Будучи уроженцем Финляндии, он воевал против Германии в рядах русской армии, пережил крушение ее и позднее, после победы максималистов[96], бежал. Я спросил этого человека, как готовилось и проходило крушение армии, как исчезала дисциплина – в частности, он должен был мне рассказать, как же выглядели решающие события, то есть первый массовый отказ подчиняться приказам.

Этот человек воевал на фронте в Карпатах, потом был под Барановичами[97] и поведал примерно следующее: