Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Унтер-офицер Симерс сказал примерно следующее: «Ваше Превосходительство заявили мне, когда мы формировали солдатский совет, что хотели бы установить отношения взаимного доверия. На этом мы и подали друг другу руки. До сих пор никаких ссор между нами не случалось. Пусть ваше превосходительство не думает, что мы настаиваем на своей точке зрения просто из упрямства. Мы знаем, как там, на фронте, обстоят дела у наших товарищей. Солдат охватил бессмысленный страх: они боятся, что более не вернутся домой, что попадут в плен к большевикам, а те угонят их в Сибирь или куда там еще. Этот страх и гонит солдат прочь от их позиций. Они штурмуют поезда или пешком идут в Ригу, опрокидывая все стройные планы по упорядоченной их эвакуации. Ужас перед тем, что не удастся вернуться, превращает их в мародеров, воров и бродяг. И если так пойдет дальше, в Германию вернется не Восьмая армия, а толпа одичавших беженцев и оборванцев. Но если мы сейчас с трех сторон – солдатский совет, командование армии и уполномоченный рейха – обратимся к войскам: кто хочет помочь? кто еще может отдать свою жизнь ради спасения армии, сев в окопы? кто захочет рисковать собой, чтобы домой вернулись все его товарищи из Восьмой армии? – тогда, ваше превосходительство, я уверен, что мы за неделю сможем выставить 10 тысяч добровольцев, готовых сдерживать большевиков до тех пор, пока в безопасное место не вывезут все, до последнего человека и до последнего мешка муки. Ваше превосходительство в это не верит, потому что вы попросту не знаете простых солдат, рядовых из ландвера и ландштурма. Ведь кем они были для вас? Вы видели в них только тех, кто носит винтовки, получает жалованье и хлеб, – но никогда не усматривали в них людей! Я прошу прощения, ваше превосходительство, если я сейчас говорю резко. Я никогда не думал, что буду подобным образом говорить с генералом. Однако, когда я сейчас думаю о том, что выдерживал четыре долгих года, что вынесли мои товарищи, меня просто разрывает. Я не вспоминаю о мучениях во Франции и Польше, о маршах и боях, о моих ранах и о тоске по семье. Все это мы сделали для нашего Отечества. Я думаю о том, как было растоптано наше человеческое достоинство. Так точно, ваше превосходительство, оно было растоптано. Однако если мы и должны были терпеть это, то все же этого не забыли. И если теперь в солдатах говорит ненависть, то это лишь следствие. Равнодушие и забвение долга солдат на большевистском фронте стали ответом на то пренебрежение, которое они вынуждены были терпеть со всеми прочими нагрузками».

Командующий армией выпрямился: «Я намерен принять этот запрос. Образованы арьергардные части, довольно крупное смешанное подразделение. Начальник штаба разрабатывает его структуру, которую обсудит с вами».

Но теперь и у меня возник вопрос. Мне вовсе не понравилось, что организатором арьергарда является начальник штаба. Конечно, он был отличным солдатом. Однако переворот, крушение армии столь потрясли его, что он, казалось, утратил всякую энергию. Незадолго до этого у меня были два офицера штаба, которые привели мне вполне определенные тому доказательства, свидетельства, после которых отпадало всякое сомнение в том, что этот человек переживает глубочайший душевный кризис. С естественным в подобных случаях сочувствием я спросил его, считает ли он себя подходящим человеком для организации новых воинских частей. Он в это верил. Я намекнул, что не стоит приниматься за такую задачу, если изначально нет веры в успех задуманного. Но начальник штаба сказал, что он верит. Я стал более настойчив и упомянул о том, что сообщили мне офицеры. В ответ я услышал, что да, такое было, он действительно временно поддался колебаниям, что, однако, вполне понятно, но он все же возьмется за организацию, ведь никто другой сделать этого не сможет.

Затем мы обсудили еще несколько второстепенных вопросов, командующий армией вновь подал председателю солдатского совета руку, и затем мы ушли, испытав новый прилив доверия.

Это стало часом рождения Железной дивизии[142]. Ее формирование было почти вырвано у командных инстанций, что, конечно, отнюдь не помешало тому, что в Германии уже через несколько дней стали освистывать этот шаг, считая его первым шахматным ходом контрреволюции.

И вот солдатские советы с завидным усердием приступили к вербовке. Каждый день записывались по несколько сотен человек. Я же только подгонял солдатские советы. Нельзя было терять время. Красная Армия наступала по всему фронту, от Двинска до Нарвы.

XII. Дальнейшие военные события