Прибой

Городской чародей должен уметь сойти за «своего» в глазах сумасшедших, уметь не выглядеть сумасшедшим в глазах всех остальных и суметь не стать сумасшедшим. Мой друг-психиатр как-то подметил, что многих его коллег терзают, в сущности, похожие проблемы. Забавное совпадение, которое и не совпадение вовсе: психиатры никак не хуже, а то и лучше нас знают — насколько хрупок и ненадежен тот фундамент, который называют «объективной реальностью».

Все тот же друг говорил мне, что лишь сумасшедший возьмется утверждать, что он — нормален, и долго разглядывал меня поверх очков, после того, как я уточнила: «Возьмется утверждать — на словах или на деле?» Уже тогда этот вопрос интересовал меня очень живо. Мне двадцать семь лет, и я отчетливо помню, как когда-то, по дороге в парк, приходилось день через день ждать на переходе, пока пройдет товарняк к заводу. Но это помню я одна.

Родители, соседи, старожилы, старые приятели, с которыми мы когда-то от скуки пересчитывали на переходе вагоны — все они считают, что в этих местах никогда не было никакой железной дороги. И только если спросить, почему на «институтской» аллейке так плохо растут и постоянно гибнут деревья — начинают бормотать что-то про загрязнение и морщат лбы. Хотя как, казалось бы, можно забыть сигнальный гудок, который из ночи в ночь будит тебя в пять утра?

В большинстве известных мне чародейских сообществ существует негласное правило не бродить без нужды по глюку знакомых «как свои пять пальцев» мест — в первую очередь, по той причине, что из-за таких прогулок легко в один прекрасный день перепутать реальность с глюком. До недавнего времени это правило соблюдала и я — пока ветер однажды не донес до меня отзвук того самого, знакомого с детства, гудка. Следующей ночью любопытство погнало меня на аллею, к глюку бывшей стрелки между основной дорогой и институтским тупиком. Там я наткнулась на рельсы… В пять утра повторился короткий гудок, хотя никакого поезда рядом не было, ничего больше не было: оглушающая тишь, безлюдие. Я в первый момент не слишком удивилась: глюкбывает всяким. Утром, за завтраком, мимоходом упомянула бывшую железную дорогу, безо всякой задней мысли. И только когда родные в голос заявили, что знать не знают никакой дороги, а дядя красноречиво покрутил пальцем у виска — перепутала сахарницу с пепельницей и попыталась раскурить новую сигарету со стороны фильтра.

На то, чтобы убедиться — кроме меня, никтоничего не помнит, нет ни фотографий, ни письменных свидетельств ее существования, ни полусгнивших шпал на пустыре за институтом: вообще ничего нет! — у меня ушел месяц. После чего — как сейчас помню — я решила подбросить монетку, старую, переходных лет, сторублевку: позвонить другу-психиатру — или забить? Точнее уж, забыть. Но монетки в обычном месте не нашлось: вместо нее лежал современный бумажный «стольник». А под ним — еще один. Так что я поехала пить пиво с Костей. И понеслось…

В команде нас семеро. Никто из моих нынешних товарищей не знает, как когда-то выглядел район в реальности. Но с обратной стороны печати все они слышат и видят то же, что и я. Тот же самый глюк: утопленные в асфальте рельсы и чахлые деревья, будто провалившиеся наполовину в небытие — следом за воспоминаниями. Вадим и Костя называют это «трещиной», и никто из них не вкладывает в это слово ничего хорошего. Хотя само по себе явление, по их мнению, почти обыденное — но прежде «трещины» не проявляли так отчетливо своих свойств и не появлялись с такой частотой, как в последние месяцы.

— Свяжитесь с другими группами. — Голос Вадима звучит так, будто он сам идет чуть позади нас. Вад говорит спокойно — значит, у остальных все в порядке. Но глюк есть глюк: тут приходится все перепроверять, если не хочешь неожиданностей.

Я сбавляю шаг и нащупываю вторую группу. Рэм и Макс быстро двигаются через едва теплящуюся стройку на месте бывшего завода.

— «Макс, у вас тихо?»

— «Тише некуда», — сразу откликается Макс. В плавном течении его мыслей — слабые водовороты недовольства. Редкий случай.

Наш способ связи имеет мало общего с телепатией, как ее обычно представляют — скорее, мы для разговора отчасти становимся единым целым. Наибольшая сложность — не передать адресную мыслереплику, а не потерять свое «я» в громаде чужого сознания. На миг я вижу Максовглюк, глюк его глазами: рулон рабицы рядом с горой рыжей глины, призрачные рельсы поверх переброшенных через яму досок, спина идущего впереди Рэма: неизменные шляпа и потертый замшевый пиджак, ремень карабина через плечо.