Прибой

— Как прикажете, сэр. — Костя, бросив на шпалы обломок дискеты-восьмерки, касается двумя пальцами козырька бейсболки и скрывает за ухмылкой недовольство. Волк нетерпелив везде и всегда, идти у него на поводу — дело неблагодарное, но сейчас Костя предпочел бы к нему прислушаться. На всякий случай, постольку поскольку мнение Волка, в обычной жизни до смешного неохотно для человека его лет — как-никак, четвертый десяток пошел — отзывавшегося на имя Денис, было едва ли не самым весомым аргументом в пользу того, что мы сейчас занимались тем, чем занимались.

«Трещина — миф или реальность?» — сносный заголовок, разве что, для статейки желтой газетенке мистического толка, а «Трещина — хорошо это или плохо?» не годится и на то. Друг-психиатр, расскажи я ему о «забытой железной дороге», назвал бы это мнемонической конфабуляцией, и я не стала бы с ним спорить. Рассказывать ему о глюке я бы не стала тем более, но в этом никакой нужды и не было: тут я и сотоварищи сами были… не то чтоб специалистами, но любителями хорошего уровня. Создавать постоянные предметы в глюке непросто, и целенаправленно воздвигнуть здесь Вавилонскую башню мы бы не смогли даже все всемером. Однако на то, чтоб проложить — или, вернее сказать, сконфабулировать? — полдесятка километров глюка безобидных рельс и заморочить всем головы, силы хватило бы и у меня одной. Впритык, но хватило бы: во всяком случае, так утверждал Костя, а я в таких вопросах привыкла доверять его опыту. В реальности никто из команды ничего особенного вокруг аллеи не чувствовал. Но, едва оказавшись рядом с рельсами с обратной стороны печати, Волк заговорил о несуществовании. Костя несколько дней водил его по глюку между созданными разными энтузиастами стабильными предметами и известными от знакомых, предполагаемыми «трещинами», но так ни разу и не сбил с панталыку — Волк всегда отличал одно от другого. И неизменно, чувствуя «трещину» еще за много метров от ее воплощения-глюка, щерился и требовал убраться от нее подальше. По-человечески объяснить, что именно он называет «несуществованием» и почему именно так, Волк не мог — но это было для него чем-то неправильным, чем-то, чего быть не должно. Все запахи, кроме наших и тех, что мы несли с собой — то есть, все аналоговые запахи глюка- вокруг трещин были еще слабее, чем должны были быть: единственное простая и ясная примета, которой от него удалось добиться. Суть несуществованияВолк воспринимал только обостренными чувствами двуликого, но именно она, возможно, и отгоняла от трещин не только четвероногих и пернатых обитателей глюка, но и людей: у нас тоже есть какое-никакое животное чутье, пусть мы толком и не умеем им пользоваться. Связь с Волком усиливала эту способность — достаточно, чтобы тоже почуять какой-то необычный, царапающий кожу дискомфорт, но недостаточно, чтобы понять его природу.

Последний камень на чашу весов положила Лена. Местность вокруг институтской аллейки для глаза ценителя-урбаниста представляла немалый интерес, а Лена любила и умела рисовать — но здесь у нее не выходило ничего путного, ни с натуры, ни при срисовке с фотографии. Искаженная перспектива, кривые контуры — будто Ленка только полгода назад впервые взяла в руки кисть, а не закончила художку и не провела в минувшем году первую персональную выставку. Может быть, Лена просто-напросто подыграла Волку — но, так или иначе, альбом с десятком безвкусных картинок стал для Вадима решающим аргументом в пользу того, что трещина — это трещина, и «трещина — это плохо». Сам он не пишет ни картин, ни стихов, ни музыки, однако художественную ценность окружающей действительности полагает основой всего и вся, потому первым предложил попытаться «зарастить» трещину. Костя идею поддержал. Что стало решающим для него? Кто его знает, человека-химеру.

* * *

Костя делает мне знак остановиться.

— Прислушайся.

Он бросает на рельсы гвоздь и выжидающе смотрит на меня. Затем бросает следующий. Гвоздь со звоном отскакивает от рельса и падает через три шпалы от первого.

— Звук стал громче?

Костя кивает, сдержанно улыбнувшись, но мне не нужно даже касаться его разума, чтобы понять — теперь его разбирает азарт. Что-то изменялось. Мы что-то изменили — чего бы это ни значило и к чему бы ни привело. Я не чувствую ни азарта, ни радости. Стоило бы — но уж слишком сильно заваренная каша отдает безумием, а заварила ее я.

— Вадим, ты слышал?

— У остальных тот же феномен. Продолжайте движение, — спустя полминуты отвечает Вад. Он изо всех сил старается казаться невозмутимым, но когда в твоем распоряжении только пропущенный через печать голос — это непросто.