Уже оказавшись в стенах своей крепости, он ещё долго не мог прийти в себя. «Вот, что может быть хуже разлуки — быть рядом с ним и не существовать. О, Трандуил! Я жестоко наказан за все твои страдания! Увиденное мне не даст покоя, а вся боль твоего израненного сердца будет преследовать меня звуком твоей песни. Ты отомстил мне, сам того не зная!» Тёмный властелин метался в стенах замка. Той ночью в подземельях Дол Гулдура впервые пролилась орочья кровь в угоду пожеланьям господина.
Много лет минуло с той встречи в заброшенном дворце. Много лет страданий и сомнений. Голос, поющий скорбную песню, звучал и звучал в голове, покрытой глубоким капюшоном длинного тёмного одеяния. Майрон больше не был тенью. Его плоть обрела форму и силу, но ещё не красоту. Однажды, вновь и вновь вспоминая голос Трандуила, Майрон ощутил болезненный глухой удар в своей груди, потом ещё и ещё — то снова билось его сердце — любовью, болью и тоской.
Хозяин замка на холме бродил по залам, оценивая их новое убранство, достойное великих королей. В покоях царил полумрак. Дневной свет почти не проникал сюда, а редкие факелы выхватывали из темноты только близлежащие предметы, позволяя любоваться ими, оставляя уголки на волю тьмы.
Майрон знал, что выглядит ужасно. Довольно было стянуть чёрные замшевые перчатки и взглянуть на руки старца: бледные, костистые, словно неживые. Глубокий капюшон неизменно скрывал неприглядные черты лица, похожего на страшную маску, и удивительно не подходящий к этому лицу взгляд золотистых ясных глаз. Некогда чарующий голос сейчас был еле различимым шёпотом.
После той встречи в покоях Трандуила Майрон столько раз хотел вернуться, но страх останавливал его. Страх новой встречи, страх быть увиденным, но более того — вновь стать свидетелем какого-либо таинства, подобного тому, что уже видел раньше.
Видения прошлого, не отпуская ни на миг, сменяли друг друга: вот одежда скользит вниз, обнажая точёное тело эльфа; вот король выходит из воды, сверкая каплями; а вот насквозь пронзает взглядом… — видения, ввергающие девственную плоть в огонь желания.
Майрон боялся себя самого, не будучи уверенным, что сможет сдерживать порывы своей страсти, окажись с ним рядом Трандуил. Воображение услужливо нарисовало:
Эльф бьётся насмерть. Поняв намерения напавшего, что сделает король, что может он, такой хрупкий, против чудовищной силы, возжелавшей его? Хрусталь в глазах засверкает гневом, ужасом и отвращением, а на устах замрёт безмолвный крик отчаяния, протеста, боли…
В момент упоения страсть не думает о цене. Но Майрон знает цену… В памяти возник образ умирающего эльфийского владыки: погасший неподвижный взор светлых глаз, померкший блеск волос, безжизненное тело, упавшее с поверженным оленем… В возникшем видении прекрасное мёртвое лицо принадлежало не Ороферу, а его сыну, из чьего тела насилие изгнало свет жизни.
Стоящая посреди сумрачного зала фигура согнулась пополам от нестерпимой боли, обхватив руками голову, словно защищаясь от собственных фантазий.
Картина, возникшая в воображении, оказалась настолько живой и мучительной, что Майрон теперь точно знал, чего он не допустит. Ему не нужно только тело Трандуила — он хочет быть желанным, ему нужна любовь. «Я положу весь мир к твоим ногам. Возьму его и подарю тебе. Всё, что захочешь…» — шептал неслышно тёмный властелин.
***
В один из дней хозяин Дол Гулдура в нетерпении мерил шагами зал, шурша тёмно-лиловым бархатом своей длинной мантии. Несколько воинов, отправленных в Рохан с тайным поручением, только что вернулись. Молчаливый, преданный, как пес, Миндон*, наконец, принёс, долгожданный сверток. С поклоном бережно положил его на стол перед господином и, так же кланяясь, ушёл. Длинные пальцы, обтянутые чёрной замшей перчаток, откинули край тряпицы: в свертке, заботливо выкопанный вместе с почвой, белел цветущий кустик симбельмине.
Безлунной ночью одинокий всадник, одетый в чёрное, спустился с холма и углубился в лес. Неподалеку от заброшенных чертогов наездник спешился и, привязав коня, продолжил путь пешком, крадучись в темноте.
Резная дверь, ведущая в зал, была плотно закрыта и выглядела так, будто её давно не открывали. Уже без опаски, посетитель вошёл. Статуя слабо белела во мраке зала.
Под оглушительный стук собственного сердца Майрон толкнул дверь в покои короля, окинул взглядом сумрак комнаты, приблизился к широкому ложу и, опустившись перед ним на колени, уткнулся лицом в бархат покрывала, силясь уловить аромат некогда спавшего здесь. Стянув с одной руки перчатку, Майрон ласково поглаживал мягкую ткань, как если бы это была кожа его любимого.
Картины прошлого наполнили комнату, и гость, теряя самообладание, поспешил вон. Закрыв дрожащей рукой дверь, Майрон приблизился к изваянию, избегая смотреть в мраморное лицо. Достав из складок плаща белоснежный цветок и бережно положив его к ногам королевы, он выбежал из зала.