Приданое

– Да что? – от внимания деда не укрылось то, как дрогнул голос девушки, – Видать по нему, что потерян он сильно. Одной мыслью живёт, как тебя разыскать.

– Дак ведь все меня мёртвой считают, – вымолвила Софья.

– Все да не все, – ответил дед Матвей, – Любящее сердце не обманешь, оно всё чует. Понимает он, видать, что жива ты, чует. Оттого и ищет повсюду. Небось, и возле нашей избы бывал, да не увидел. Она ведь от глаз чужих сокрыта. Епифанья дело своё знала.

Софья молчала.

– Ведь и тебе он тоже люб, угадал я? – спросил снова дед.

– Люб не люб, что там, деда, – отмахнулась Софья, – Я и раньше знала, что в тягость ему буду, а уж теперь…

И она развела руки в стороны, показывая свою округлившуюся фигуру. Живот уже был довольно большой, скоро пора было Софье рожать.

– Эва, какое приданое у меня…

– Знает она, – пробурчал дед, – Много ты понимаешь. Тоже мне, знающая нашлась… Значит, с тобой в любви жить, это ему в тягость, а горе мыкать одному, ничего о тебе не знаючи – это счастье неслыханное. Вот до чего вы, бабы, дуры!

Софья ничего не сказала деду Матвею, вздохнула только тихо. Вспомнилось ей, как те же слова говорила ей однажды и баба Стеша, да только тогда иначе она их воспринимала. То ли оттого, что были они сказаны женщиной, то ли не доросла она ещё тогда духовно до того, чтобы их понять.

– Эх, деда, – произнесла Софья спустя долгое молчание, – Что теперь об том толковать, люб – не люб. Упустила я, видимо, своё счастье. Не хотела быть Ивану хомутом на шее. А сейчас такую, с дитём, уж никто меня и не возьмёт. Да мне и не надо никого. Лишь бы ребёночек здоровенький народился, вот и радость моя будет.

Софья улыбнулась и ласково погладила живот, тут же толкнулся в ответ на её ласку ребёночек во чреве, пнул крохотной ножкой в бок, отозвался на мамину любовь, потянулся к ней.

– Ещё какая радость, внученька, – засмеялся дед Матвей, – Да я так его любить буду! Игрушечек ему из дерева наделаю, и конька, и уточку, и кошечку! И колыбельку я уж приготовил, осталось малость подправить, подстругать и готово.

Дед Матвей помолчал.

– Да только о себе-то тоже не забывай, крест на себе не ставь. Молодая ты. Красивая. А Бог он знает, кому и что дать. Всё устроится.

– Давай, деда, вечерять станем, – сказала Софья, и, поднявшись на ноги, поплыла к печи, где стоял чугунок с ужином.

Этой ночью Софье не спалось. Она вспоминала Ивана, его неторопливые, спокойные речи, сильный, уверенный в себе голос, тепло его рук, когда он нечаянно (нечаянно ли?) касался её ладони. Вспоминала, как он помогал им с Устей. Просто приходил сам, и, не спрашивая ни о чём, делал то, что надо. Тогда казалось ей, что неловко ей от этой помощи, что не хочет она, чтобы Иван приходил, что и говорить – занудным он ей казался, непонятливым, она ему отказывает – а он всё ходит и ходит… Гордости нет в нём, так думала она. После, напротив, стало ей думаться, что это она нехорошая, человек со всей душой к ней, а она неблагодарная, бесчувственная, отталкивает парня. И снова было ей неловко. Теперь уж от вины своей. И только после слов бабы Стеши что-то шевельнулось в её душе и будто озарило мысли, а здесь, в избушке деда Матвея, в глуши, вдали от людей, где передумала она многое после всего, что произошло с нею, осознала Софья, что всё это время она любила Ивана. Что нужен он ей был, как воздух. Что голос его давал ей силы верить в лучшее, надеяться. Что вера его в то, что Софья сильная, что она многое может, поддерживала её, и может, только благодаря этой его вере в неё, она и жила.

– Да что теперь? – Софья смахнула слезу со щеки, – Сейчас не о себе думать надо, а о ребёнке. А своё счастье я упустила. А если бы тогда согласилась за Ивана замуж пойти, так и не случилось бы того, что случилось… Эх, да что уж теперь…

Софья неуклюже повернулась на другой бок, прислушалась к себе, всю беременность отходила она легко, ничего у неё не болело, ничего не тревожило, словно той ночью, когда хотела она уйти из жизни, и когда дед Матвей спас её от непоправимого шага, отрезала судьба от неё разом всё плохое, отсекла все беды и, наконец, пришёл к ней покой, и на душе стало светло и тихо.

Она и сама не поняла, когда переменились её мысли, и стало ей вдруг хорошо и радостно. Она с благоговением ждала появления на свет своего дитя, и она точно знала, что родится у неё мальчик. Дед Матвей обещал ей привести из одной деревни дальней повитуху, такую, что никому не проболтается про Софью.

– Деньги у меня имеются, заплачу сколько надо, чтобы молчала, – сказал он Софье, – Так что об том не волнуйся.

– Как же вы по снегу-то? – спросила она, – А ну как откажет повитуха зимой идти да в лес, неведомо куда.

– Эта не откажет, – усмехнулся дед Матвей, – Она деньги любит, есть за ней такой грешок, а дело своё хорошо знает. На следующей неделе и пойду.