Приданое для Царевны-лягушки

- Ты обмазал его мазью? - прошептал он. - Где эта банка?

- Не знаю, - тоже перешел на шепот Вениамин. - Найдем и выбросим?

- Да нет же! Я хочу взять немного для анализа. Как все это неприятно! заметался Платон по спальне.

- Тони, ты отлично бегаешь, - заметил Вениамин.

- А знаешь почему? Потому что меня ужалили змеей! Эта девчонка поднесла змею к моей шее, а та меня укусила. От страха я вскочил и стал бегать!

- Змеей? - задумался Веня. - А какой она тебе после этого показалась?

- Змея?

- Нет, Квака. Она стала прекрасней всех на свете?

- Ох, Вениамин, перестань насмешничать, ладно?

- Я не насмешничаю. Я думаю - она сменила вывеску, стала колдуньей-целительницей. Может быть, она теперь кайф предлагает в виде змеиного яда.

- Нет, - заметил Платон, - она осталась по-прежнему в виде безобразной распухшей лилипутки.

- Зря ты так, Тони. Квака - это вещь!

Платон внимательно посмотрел на племянника, растянувшего рот в глупой улыбке, вздохнул и тихо спросил:

- Она что, действительно легла спать в ванне?

Вениамин только пожал плечами.

- Я хочу выпить, - объявил сам себе Платон и направился к потайному бару.

Проследив, как дядя наливает бокал красного вина, Вениамин хмыкнул.

- Это называется - выпить? Может быть, пойдем в кухню? - спросил он. - Там у Авроры есть заначка. Полбутылки водки. Я видел сам.

- А откуда Аврора знает Царицу? - встрепенулся Платон.

- Вот у нее и спросим.

С допросом Авроры ничего не получилось. С трудом растолкав ее на жестком диванчике, Платон даже попытался усадить женщину, но та прошипела ему в лицо: "Извращенец!" - и погрозила пальцем с мерзейшей ухмылкой соучастницы. Платон попытался ухватить этот палец, Аврора вдруг дернулась, надула щеки и выплеснула на него с полстакана рвоты.

Отправившись помыться в ванную, Платон с минуту совершенно тупо созерцал нечто странное, плавающее в его ванне в мутной темно-зеленой воде. Потом Илиса сняла с век кружки огурца, а со щек - лоскутки капустного листа, и Платон узнал ее, и ему стало совсем плохо, когда девочка вытащила из зеленой жижи, в которой лежала, указательный палец и укоризненно погрозила.

В спальне он снял с себя халат и испачканную пижаму, после чего голый свалился на кровать. Жизнь осознавалась им, как нечто совершенно невозможное и в данный момент абсолютно непереносимое. Нужно было срочно обнаружить себя прошлого в этом кошмаре и как-то определиться. И Платон Матвеевич сел, дотянулся до трубки и набрал по памяти номер телефона.

Ему ответили, Платон оделся и на цыпочках пробрался по коридору к входной двери. Нажал на пульте "выход". Оказавшись на улице, он долго бродил по двору, стараясь вспомнить, куда поставил машину. Потом вдруг все вспомнилось - и что джип разбит и находится неизвестно где, и что сам он в данный момент должен вообще передвигаться в инвалидной коляске, что его возили в каком-то фургоне, и вдруг - вспышкой - личико медсестры и ее коленка в его руке, и смутное желание попробовать эту коленку на вкус. Просто прижаться к ней губами и чуть-чуть лизнуть. Бес-ко-рыст-но. И Платон Матвеевич пошел пешком к Неве. Одет он был небрежно. Если принюхаться, от ладоней его слегка пахло рвотой и французским одеколоном - от манжет несвежей рубашки.

В половине пятого утра "лейтенантский" (как его называл Платон) мост опустили, к этому времени река утомила до состояния равнодушия и даже отвращения к тому, что беспрерывно течет и дышит холодом. Платон шагнул на мост и остановил первую же легковушку.

Он вышел на Майорова почти у канала Грибоедова, расплатился и вернулся назад на улицу Декабристов, внимательно отслеживая тени за собой, и ночное путешествие показалось вдруг почти забавным - эти улицы никогда не бывают пустыми, а тут - ни души! Ветер кружил мусор. Платону пришлось даже слегка пробежаться, чтобы удрать от настигающего его небольшого смерча из бумажек и рваного полиэтилена. И он вдруг понял, что физически прекрасно себя чувствует, хотя забыл, когда последний раз ел и спал. От его частичной неподвижности не осталось и следа. Это осознание навело Платона на мысли о непредсказуемости последствий самого тяжелого отчаяния.

В квартире на третьем этаже старого дома - массивная двустворчатая дверь в подъезд, торжественная лестница и огромная изразцовая печь для обогрева парадной - Платон провел полтора часа. Он сидел в кресле перед "окном" и смотрел на спящих детей. Мальчик и девочка шести лет. Близнецы.

Окно со стороны их спальни было зеркалом, а в каморке Платона - "в Зазеркалье" - полумрак и слабый запах лаванды и такая плотная, почти осязаемая тишина, что Платон почувствовал себя в ней, как в коконе. Медленно тяжелели его руки и ноги, расслаблялся скованный страхом живот, отпустила ноющая боль под ложечкой, словно злой спрут расслабил щупальца и задремал вместе с Платоном.