Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

<…> aussi entretient elle une opera italien, des plus beaux, qui soient en Europe, et une excellente troupe de comediens françois. <…> Elle a le gout exquis: ce qui paroit, non seulement dans ses ajustemens et parures, mais encore dans ses festins, et dans tous les ouvrages qu’elle ordonne; ou le bon gout et la magnificence se trouvent egalement etalés; et l’on ne voit pas en Europe une cour plus leste et plus brillante que le sienne. Elle aime les sciences et les arts; entre autres, la musique, la peinture, et les beaux tableaux, qu’elle fait recueillie de tout coté.

[<…> кроме того она содержит итальянскую оперу из лучших в Европе и отличную труппу французских актеров. <…> У нее изысканный вкус: это является не только в ее обстановке и одеяниях, но и в ее празднествах и во всех произведениях, изготовленных по ее заказу. В них равно явлены хороший вкус и великолепие; и во всей Европе не найдется двора более изящного и блестящего, чем ее. Она любит науки и искусства; среди прочих, музыку, живопись и прекрасные картины, которые она велит собирать повсюду.][9]

В «Анекдотах о царе Петре Великом» («Anecdotes sur le czar Pierre le Grand», 1748), составленных в расчете на благосклонность Елизаветы (а также в академической речи, сочиненной двумя годами раньше), Вольтер хвалил ее двор буквально в тех же выражениях:

A présent, on a dans Pétersbourg des comédiens français et des opéras italiens. La magnificence et le goût même ont en tout succédé à la barbarie.

[Ныне в Петербурге играют французские актеры и ставят итальянские оперы. Великолепие и даже вкус во всем вытеснили варварство.] (Voltaire 46, 55)

Понятием вкуса, в котором часто видят самодовлеющую эстетическую категорию, с XVII в. обозначалось «обоюдное согласие между эстетической мыслью и порождавшим ее благовоспитанным обществом», так что «вкус был в первую очередь социальным феноменом, отражавшим эстетические предубеждения узкого круга избранных» (Dens 1981, 89–90; Chantalat 1992, 29–35). Хорошо известно, что в придворном обществе искусство не обладало автономией, но подчинялось «социальному канону» группового существования элиты (Elias 1993, 64–65, 119). Апология этого «социального канона» содержалась, например, в стихотворении Вольтера «Светский человек» («Le Mondain»), завоевавшем скандальную известность при своем появлении осенью 1736 г. и тогда же вкратце пересказанном – в числе иных придворных известий – в парижской корреспонденции «Санктпетербургских ведомостей» (1736. № 98. 6 декабря. С. 781–782; см.: Ewington 2010, 77; Voltaire 16, 274–277). Вольтер прославлял «изящные искусства, чада вкуса» («la foule des Beaux-Arts, / Enfants du goût» – Voltaire 16, 299) – от живописи и оперы до кулинарии и садоводства – как атрибуты великосветской роскоши.

Приписывая вкус типическому «светскому человеку» («Tout honnête homme a de tels sentiments» [Каждый порядочный человек думает так] – Ibid., 295), французский поэт следовал уже сложившейся традиции. Категория вкуса утвердилась во всей Европе благодаря трудам Грасиана (в том числе «Придворному человеку», уже в 1730‐х гг. переведенному на русский язык Волчковым), вменявшим ее «политичному» обиходу придворных кругов (об истории и контекстах понятия «вкус» см.: Borinski 1894; Dens 1981; Gabler 1982; Chantalat 1992; Brückner 2003). В немецкой словесности она прижилась усилиями толкователей Грасиана, в первую очередь авторитетного теоретика учтивого обхождения Х. Томазия.