Придворный

Воздержание Сципиона поистине достойно большой похвалы; но и оно, если хорошо размыслить, не сравнится с воздержанием тех двух женщин; ибо и он тоже удержался от того, к чему не стремился, будучи молодым полководцем во вражеской стране, в самом начале серьезнейшей кампании, имея на родине как тех, которые многого от него ждали, так и строгих судей, подчас каравших не только за большие, но и за совсем малые проступки; он помнил, что среди этих судей есть и его враги. Сознавал и то, что, поскольку девушка знатная и обручена знатному человеку, он, нанеся ей бесчестие, может возбудить против себя такую вражду, которая сильно отдалит, а то и совершенно отнимет у него победу. Поэтому он и сдержал несильное и вредное для него самого вожделение, показав и власть над собой, и честность вместе со щедростью, что дало ему взамен, как пишут историки, души всех тех людей и стоило целого войска, ибо своим благоволением он завоевал сердца, которые, возможно, для силы оружия оказались бы неприступными. Так что в его случае можно говорить скорее о военной хитрости, чем о воздержности. Хотя слава этого происшествия, может быть, и преувеличена, ибо некоторые авторитетные писатели утверждают, что эта девушка все-таки была использована Сципионом для любовных утех{436}. Зато сказанное мной выше сомнению не подлежит.

XLV

Фризио усмехнулся:

– А вы, должно быть, ваши истории в Евангелии вычитали.

– Я рассказываю о том, чему сам был очевидцем, – ответил мессер Чезаре. – Поэтому, наверное, охотнее, чем вы и многие другие, поверю, что Алкивиад встал от ложа, где провел ночь с Сократом, не иным, нежели дети, которые спят со своими отцами{437}. Ибо, конечно, такое место и время, как ложе и ночь, кажутся странными для созерцания той чистой красоты, которую, как нам пишут, Сократ любил, не оскверняя никаким недостойным пожеланием. Ведь хоть любил он больше красоту души, чем тела, но любил ее в юношах, а не в старцах, несмотря на то что последние более мудры{438}.

Ну и, конечно, для восхваления воздержности вы просто не могли найти лучшего примера, чем Ксенократ! Весь погруженный в науки, сдерживаемый и обязываемый самим занятием своим – философией, которая и заключается-то в добрых нравах, а не в словах, престарелый, с уже угасшей силой естества, когда он уже не мог ни совокупиться, ни даже сделать вид, что может, он – о диво! – удержался от публичной женщины! Да она уже тем, что публичная, могла быть ему только противна. В воздержность тут скорее бы верилось, если бы было видно, что он чувствует вожделение, но все-таки воздерживается; или еще если бы он воздерживался от того, что старики любят больше браней Венеры, – от вина. Но, чтобы лишний раз подтвердить его старческую воздержность, пишут, что он был тогда хорошенько «отягощен вином»{439}. Помилуйте, но что для старика может быть дальше от воздержности, чем пьянство? А если воздержание от дел Венеры в таком ленивом и хладном возрасте достойно великой славы, какой, скажите, славы заслуживают цветущие девушки, как те, о которых я вам только что рассказывал? Одна, подчинив суровейшему закону все свои чувства, не только очам не давала видеть то, что было их истинным светом, но из самого сердца вырывала те мысли, что долгое время одни только и давали сладчайшую пищу для поддержания ее жизни. Другая, пламенно влюбленная, будучи много раз в объятиях того, кого любила больше всего остального мира, и сражаясь с собой и с тем, кто был ей дороже себя самой, побеждала пылкое вожделение, столь часто побеждавшее и побеждающее мудрых мужчин. Неужели вам не кажется, синьор Гаспаро, что писателям должно быть стыдно упоминать в этом случае Ксенократа как образец воздержности? Да я побьюсь об заклад, что всю ту ночь и все утро до самого обеда он от этого вина проспал как мертвый и, словно одурманенный опием, не мог даже продрать глаза, чтобы рассмотреть, что там вытворяет над ним эта женщина.

XLVI

Все, и мужчины и женщины, дружно рассмеялись. И синьора Эмилия, еще улыбаясь, обратилась к синьору Гаспаро:

– Уверена, синьор Гаспаро, что, если вы еще немного подумаете, найдете и другие прекрасные примеры воздержания в таком же роде.

– Может быть, синьора, вам кажется этим другим прекрасным примером упомянутый им Перикл? – не ослаблял напора мессер Чезаре. – Мне удивительно, что он еще не вспомнил воздержания и дивных слов того, у которого одна женщина потребовала слишком большую плату за ночь, а он ответил, что «не хочет покупать раскаяние так дорого»{440}.

Все снова рассмеялись; и мессер Чезаре, выдержав паузу, продолжил: