Придворный

Проснется ли она ночью – не иначе как или от музыки, или оттого, что это полночное привидение бродит вокруг дома, испуская вздохи и жалобные стоны. Заговорит ли со служанкой – та, заранее подкупленная, уже протягивает ей подарочек, письмецо, сонет или еще что-нибудь подобное от воздыхателя; а к слову ввернет и то, как пылает страстью этот бедненький, как не жалеет себя, служа ей; и ничего-то он от нее иного не ищет, как только честного и достойного, и хочет лишь одного – побеседовать с ней. И тут уже на любое препятствие находятся свои средства: поддельные ключи, веревочные лестницы, снотворные; свидание расписывается как нечто вовсе невинное; приводятся примеры других девушек, которые поступают гораздо хуже; все представляется простым и легким; всего-то и труда – сказать: «Согласна». А если бедняжка не сдается легко, в ход идут разные посулы, находятся разные способы бить в одну точку, чтобы разрушить препятствие; много и таких, которые, видя, что лесть и ласка не помогают, переходят к угрозам, говоря, что, мол, расскажут мужу то, чего и не было. А иные договариваются с отцами, а подчас и с мужьями, и те, за деньги или чтобы получить какие-то милости, отдают собственных дочерей и жен в жертву против их воли. Иные же пытаются волшебством и чарами лишить их той свободы воли, которую Бог даровал человеческим душам; и можно бывает видеть поразительные последствия этого.

Но я и за тысячу лет не сумею перечислить все уловки, которые используют мужчины с целью подчинить женщин своим желаниям: они неисчислимы. А кроме тех, до которых додумывается каждый сам собой, имеются в достатке и нарочно сочиненные книги, где во всех подробностях поучают, как соблазнять женщин.

А теперь подумайте, как от стольких сетей могут уберечься эти простодушные голубки, когда их соблазняют такими сладкими приманками. И великое ли дело, если, видя себя многие годы любимой, обожаемой красивым, благородным и воспитанным юношей, который ради служения ей тысячу раз на дню подвергает себя смертельной опасности и не думает ни о чем другом, как только угодить ей, – женщина согласится наконец полюбить его (ведь вода, непрерывно капая, протачивает и твердый мрамор!){446} и, побежденная страстью, уступит ему то, чего она сама – как вы говорите – по природе, по немощи своего пола желает якобы намного больше, чем ее воздыхатель! И вы считаете этот проступок столь тяжким, что бедняжка, плененная такими обольщениями, не заслуживает даже и того прощения, что даруют подчас убийцам, разбойникам и изменникам? И вам угодно думать, что этот грех столь огромен, что если сколько-то женщин впало в него, то их пол надо заклеймить презрением буквально во всем и весь сполна объявить неспособным к воздержанию, невзирая на то что многие женщины остаются непобежденными и в своей безмерной стойкости перед длительными соблазнами любви – тверже, чем скалы перед морским прибоем?

LI

Когда мессер Чезаре, окончив свою речь, умолк, синьор Гаспаро начал было отвечать, но синьор Оттавиано со смехом прервал его:

– Да уступите же ему победу, ради Бога! Я уж вижу, что вам тут не добиться толку. Зато станете врагом не только всем нашим дамам, но и большинству мужчин.

Посмеялся и синьор Гаспаро:

– Напротив, дамы должны меня усердно благодарить. Если бы я не возражал синьору Маньифико и мессеру Чезаре, когда бы еще они услышали столько похвал в свою честь!

Мессер Чезаре заметил на это:

– Похвалы, которые высказали женщинам синьор Маньифико и я, – лишь малая толика того, что можно сказать. Все они слишком общеизвестны, так что с нашей стороны были даже излишними. Кто не знает, что без женщин невозможно чувствовать отрады и довольства во всей нашей жизни, которая без них была бы грубой, лишенной всякой сладости и более суровой, чем у горных зверей? Кому не известно, что только женщины прогоняют из наших сердец все порочные и низменные мысли, горести, невзгоды и ту смутную тоску, что столь часто им сопутствует? И если хорошо поразмыслим, поймем, что и от познания великих вещей не отводят они умы, но, напротив, пробуждают их; что и на войне они делают мужчин несравненно более неустрашимыми и отважными, чем обычно. И отнюдь невозможно, чтобы над сердцем мужчины, в котором однажды возгорелось пламя любви, когда-либо возобладала низость. Ибо кто любит, тот и сам все сильнее стремится стать таким, чтобы и его полюбили, и всегда боится, как бы что-то постыдное не принизило его в глазах того, кому он желает быть дорог, и готов тысячу раз в день идти на смерть, чтобы показать себя достойным этой любви.