Приеду к обеду. Мои истории с моей географией

Вернулась в Индию. Думала, не осилю морально. Вернулась, спустя тридцать лет после первого раза. Тогда уехали с мужем на работу – он корреспондентом Гостелерадио, я – его Санчо Пансой. Пробыли там целых три года, наездились по стране, набрались журналистского, да и жизненного опыта, насмотрелись на священных коров, переболели невиданными экзотическими болезнями, нагулялись по рынкам и на сто лет вперед наелись карри. В 80-х были молодые, пылкие, безбашенные, безоглядно лезли на рожон, ничего не боялись. В этот раз я приехала уже солидная, с оглядкой и опытом, болеть совсем не хотелось, осторожничала, пила виски, умеренно, чтобы как и раньше, продезинфицироваться, шарахалась от комаров, закрывалась от солнца, не жевала бетель и не ела уличную еду. Как прилетела и спустилась по трапу в довольно захудалом городе на самой южной оконечности материка, сразу ударил в нос запах, тот самый, из прошлого столетия, тот, который моментально вспомнила, вернее, оказывается, так и не смогла забыть. Чуть маслянистый, с привкусом карри и жасминовых гирлянд, которые вешают тебе на шею при встрече. И сразу вылезла неосознанная улыбка, хотя знаю, что в один Ганг дважды не вступишь… Вместо Ганга в этот раз махнула на Индийский океан, а он оказался какой-то шумный и неуёмный, с такой мощной приливной волной, что враз сбивает с ног и не понимаешь, выплывешь или уже всё.

В Индию с тех девичьих времен всегда очень тянуло. Тогда опыта не было, страха, понимания, а сплошное щенячье любопытство, беспечность и восторженность. Восторженность осталась, не скрою, но появилась восприимчивость к необычному, умение радоваться мелочам, которых всегда в избытке, и желание попасть в другое время и пространство. А на самом деле – именно в моем случае – вернуться в молодость. Моя Индия именно для этого.

Вернулась.

Зажмурилась и вдохнула полной грудью. Пора выдохнуть и открыть глаза…

Открыла. И попала в индийскую зиму. Плюс 20–25 днем, плюс 6-10 ночью, собачий холод по местным понятиям. Но вполне разнообразно. Иногда туман, иногда ветер. В эти недолгие зимние месяцы краски выцветают, чтобы набрать силу к весне. Солнце светит нерезко, через облачную пелену. На многих деревьях – смешно сказать! – в такую погоду нет листьев, а те, которые летом обычно цветут огромными красными или оранжевыми цветами, стоят простенькие, зеленые, совершенно невзрачные, с незатейливыми листочками. Да и на улицах не видно ярких сари – женщины, да и мужчины тоже, ходят, завернувшись в теплые шерстяные шали серого или бежевого цвета. Или в клетчатые пледы, стянув их с дивана и обмотавшись с ног до головы, так тихонько и семенят, подметая бахромой улицу. В общем, настоящая зима при 25-градусной жаре.

Напротив нашей гостиницы идет стройка. Фундамент уже заложен, растет первый этаж. Все как на обычной стройке, но без техники, вручную. И все рабочие – женщины. Мужчины заняты странным делом, они подают женщинам кирпичи, а те в свою очередь, переносят их по 12–14 штук на голове наверх, на этажи. У многих за спиной грудной ребенок. Висит, привязанный, как маленький глазастый рюкзачок.

Кто и откуда эти женщины, можно не спрашивать, и так ясно – из Раджастана. В Индии по костюму вообще очень просто отличить одну народность от другой. Если не по костюму, то по манере как-то особенно завязывать сари, или прикрывать голову, или украшать себя бусами и браслетами. Эти женщины работали не в сари, а в широких ярких цыганских юбках по щиколотку, в разноцветных кофтах с длинным рукавом, а голова каждой из них была покрыта большим однотонным полотном, которое не сползало и держалось непонятно на чем. Плюс массивные серебряные браслеты на ногах, которые мелодично звенели в такт шагам. Индианки всегда носят украшения, и кто их знает, может, и ночью не снимают. У них даже есть поговорка: «Что не украшено – того не существует». Вот они всеми силами и доказывают свое существование. А с другой стороны, в этом все их богатство: в банк украшения не положишь – за хранение надо платить, дома не оставишь, порой и дома-то нет, так и живут всю жизнь в палатках и в браслетах.

Очень любопытно было наблюдать за их работой. Спали они рядом со стройкой, в палатках, откуда постоянно слышался детский плач и писк. Днем детей выкладывали, как на витрине, у входа, они и забавлялись с веточками и камешками, развлекая сами себя. Грудных матери таскали за спиной вместе с кирпичами. А дети постарше помогали, чем могли, короче, тоже работали – возились с младшими, носили воду, таскали хворост, складывали в корзины гравий. Причем «старшие» – это не восьмилетки, которые считаются почти взрослыми. Нет, этим «старшим» было по 3–4 года. Именно в этом возрасте маленький человечек получает самостоятельность и приучается помогать семье. И всё привычно, ни у кого никакой озабоченности, можно сказать, все счастливы! Ведь устроиться на работу в город – уже счастье! И получать по 10–15 рупий в день это тоже счастье! В деревне-то работа намного тяжелее, не сравнить с этими кирпичами.