Приемный ребенок

«Я не хочу отдыхать, – кричит мое сознание. – Я хочу вернуть своего мужа». Но, конечно, я этого не говорю; у него есть полное право злиться на меня. Мне только хотелось бы знать, сколько времени он будет злиться – шесть дней или три часа. Если бы я знала временные рамки, мне было бы легче это выдержать. И еще есть часть меня, которая гадает, простит ли Дэн меня когда-либо, или случившееся станет тем клином, который оказался вбит между нами и разведет нас навсегда. Я знаю, что поступила неправильно, но я понятия не имела, что закончится это таким образом. Я думала, что у меня еще есть время сообщить ему новость, когда я буду готова.

Он такой любезный, что мне хочется орать. Я хочу, чтобы он орал. Я хочу, чтобы он сказал мне, какая я сука и тварь, и что он меня ненавидит. Я бы отдала все на свете ради того, чтобы мой муж, с которым мы прожили пять лет, запустил бы мне чем-нибудь в голову, ради всего святого, но только не терпеть это холодное безразличие. Я знаю, что как только пойду на поправку, он соберет чемоданы и бросит меня. Это только вопрос времени. И всегда было понятно, что такой любящий, заботливый, терпеливый человек, как Дэн, может терпеть такую неудачницу, которая может испортить все, как я, только до определенного предела. Я чувствую себя в миллион раз лучше после того, как рассказала Пэмми про Каллума, после того, как проговорила это вслух – я представила свою версию этой истории и словно сорвала болячку и дала течь крови. В газетах не называли мои имя и фамилию: и клиника, в которой я работала, и Британское психологическое общество, и даже полиция предоставляли только самый минимум информации, не желая, чтобы дело муссировалось в прессе. Меня попросили уволиться из «Морган-энд-Эстли» к тому моменту, как это попало в прессу, история о самоубийстве Каллума перекрыла обвинения, выдвинутые мне, и только наименее заслуживающие доверия газетенки о них сообщили. Тем не менее я все равно помню то дело, я вспоминала о нем каждый раз, когда задумывалась о том, рожать мне детей или нет, каждый раз, когда думала о том, брать мне новое дело в «Добром помощнике» или нет. По большей части я сказала правду, когда нанималась к ним на работу, – я пошла против своего начальника, не стала выполнять его указания, потому что считала, что действую в интересах пациента, так, как, по моему мнению, было лучше для него. Я никогда не рассказывала в «Добром помощнике» о том, что случилось потом, и если не возникнет необходимости, то не скажу никогда.

Дэн сейчас наверху, и я слышу, как он открывает дверь моей старой спальни – единственного места, куда мне еще предстоит войти. Я не знала, что хуже – если я зайду в эту комнату, и окажется, что в ней все переделано, как в остальной части дома, или увижу, что мать оставила там все, как было. Хотя сейчас это, похоже, не имеет значения. По ощущениям все мои чувства, связанные с жизнью здесь вместе с матерью, даже с Каллумом, оказались под стеклянным колпаком. Я вижу их, я помню их, но не могу до них добраться. Я завариваю нам обоим чай. Чай без кофеина мне больше пить не нужно, но я автоматически выбираю его, затем несу обе чашки наверх.

– Вот что я тебе принесла. – Я протягиваю ему чай как белый флаг.

– Спасибо. – Дэн делает широкий жест рукой, словно обводя комнату. – Отсюда все убрано.

Я робко шагаю через порог и оглядываюсь.

– Нет, все как было.

Комната выглядит точно так же, как в тот день, когда я ушла из дома. Стены приглушенного персикового цвета; остались следы липких кнопок, которыми я прикрепляла постеры. Я их сняла, а оставшиеся куски липких кнопок затвердели за эти годы и выглядят как миниатюрные камушки, прилипшие к краске. В углу стоит письменный стол, рядом шкаф, покрытый парусиной. Я пересекаю комнату, провожу пальцем по толстому слою пыли и паутине на письменном столе.

– Я сказала бы, что она ни разу сюда не заходила с тех пор, как я уехала.

– Но это же безумие. – Дэн оглядывается вокруг. Он встречается со мной взглядом, и я вижу, что он ищет следы боли. Прости, Дэн, но все пролитые здесь слезы уже высохли. – Ты так жила, Имоджен?

– Ну, это, конечно, не отель «Риц». Это видно.

– Это не смешно. Именно поэтому ты с ней никогда не разговаривала? Никакой ссоры не было? Ты уехала, потому что у тебя изначально не было дома.

– У меня была крыша над головой. – Не знаю, почему я ее сейчас защищаю после всех тех лет, когда ненавидела ее и ее холодное сердце. – У некоторых детей и этого нет.

– Прекрати, Имоджен, даже я знаю, что это неправильно. Моя мама вязала всем моим друзьям мягкие пеналы-мешочки в подарок.