Приемный ребенок

Мне придется рассказать Дэну все, если я хочу, чтобы наш брак не распался. Все про мое детство в Гонте, про людей, которые смотрели в другую сторону, когда мы с мамой заходили в магазин или шли по улице. Про стеганое одеяло, которое пожертвовала одна из моих учительниц, молодая женщина, мисс Роджерс, приносившая мне бутерброды и пакетики с крекерами, потому что она знала: мне мало что достанется, кроме школьного обеда.

Однажды нам в школе дали домашнее задание: нарисовать дом своей мечты. В то время, как другие дети рисовали водные горки, по которым можно съехать из окон их комнат, и машины по приготовлению мороженого в кухне, я нарисовала самые толстые, самые мягкие матрас и одеяло, которые только могла представить, стены с книжными полками и телевизор у меня в комнате – это было самое большое излишество, которое я могла придумать. Мисс Роджерс посмотрела на мой рисунок, и у нее в глазах заблестели слезы. В семь лет я подумала, что причина в том, что мой рисунок не так хорош, как рисунки других детей. У меня плохое воображение и исполнение не дотягивает. Через несколько лет я поняла, что она не смогла сдержать грусть из-за того, что моя мечта – это то, что люди считают нормальным, самым обычным домом.

Я плотно зажмуриваю глаза, пытаюсь перезагрузить образы и воспоминания у себя в сознании. Я пришла сюда думать не об этом. Я сбежала от душащей тишины дома и отправилась на холодную скамью, потому что должна подумать о том, что мне, черт побери, делать с Элли Аткинсон. Неважно, что я должна держаться подальше от девчонки, это я прекрасно знаю (и кто будет меня в этом винить после того, что со мной случилось?), но я также знаю, что у меня есть долг перед ребенком, которого Джефферсоны вот-вот должны взять в дом для постоянного проживания. Как я смогу жить, если через несколько недель до меня дойдет новость, что что-то случилось с малышкой? Это будет ужасно.

Мне нужно с кем-то поговорить, с кем-то, имеющим влияние, с тем, кто сможет переместить Элли в другое место, где она в свою очередь не сможет никому принести зло. Но куда? Если ее передадут в другую семью, то нет никакой гарантии, что там нет других детей. И если они даже не возьмут, как мне защитить детей, вместе с которыми Элли ходит в школу, ее учителей? У меня в сознании опять появляется образ Ханны Гилберт, стоящей в дверном проеме: «Надейтесь, что вам удастся прожить достаточно долго, чтобы пожалеть о вашем нежелании меня слушать».

Знания не помогли Ханне. Она подозревала (а может, и точно знала), что из себя представляет Элли. Тем не менее она умерла в одиночестве в заброшенном многоквартирном доме. Заключение: несчастный случай.

Но что если всплывут новые доказательства, подтверждающие ее убийство? Я прокручиваю возможности в голове. А что если полиция найдет на месте смерти доказательства, связывающие Элли с этой смертью? Рискованно: мне придется снова попасть в дом Джефферсонов, украсть какую-то вещь Элли и отнести ее туда, причем я на всех этапах рискую, меня могут поймать. Могу я как-то заманить ее в эти квартиры, чтобы она оставила там свои отпечатки пальцев? Мне будет легко снова переманить ее на свою сторону – нужно просто извиниться и обещать никогда больше не подводить ее. Но если она поймет, что я пытаюсь сделать… может, она уже это поняла. Она знает разные вещи.

В какой степени в ней развита эта сила? Как далеко простираются ее возможности? Хоть кто-нибудь останется в безопасности, даже если ее посадят в тюрьму? Даже если она во всем признается и…

– Да! – вылетает из меня шипение. Если я смогу заставить ее признаться, мне нужно постараться записать это на пленку.

Я содрогаюсь. «Ты только послушай себя, – говорю я сама себе. – Ты сходишь с ума».

Я поплотнее запахиваю пальто Дэна большого размера. Река такая спокойная и неподвижная, а вокруг стоит полная тишина, поэтому я подпрыгиваю на месте, услышав покашливание у себя за спиной. Сердце начинает судорожно биться в груди.

В нескольких ярдах от скамейки стоит мужчина. Он одет в темно-синюю стеганую куртку, которая прекрасно защищает его от утренней прохлады, она такая толстая, что невозможно определить, какой размер одежды он носит обычно. На голове у него черная шапка, на шее черный шарф, и поэтому невозможно увидеть какие-то отличительные черты. Я вижу только рот, нос и глаза.

– Простите, я не хотел вас пугать. – Он поднимает руку. – Я сейчас уйду.

Я понимаю, что это один из тех случаев, когда мне, вероятно, ничего не следует говорить и просто дать ему уйти, но вместо этого я отвечаю:

– Нет, не нужно. Вы можете ко мне присоединиться.

В его голосе, во всем его поведении есть что-то, показывающее, что он не представляет никакой угрозы. Он кажется таким же сломленным внутри, как и я.

Судя по виду, он обдумывает мое приглашение. Он явно планировал побыть в одиночестве в этом месте, которое, как я предполагаю, является для него таким же особым, как и для меня.

– Я не стану с вами разговаривать, если вы этого не хотите, – добавляю я.