Приговор

– Ну, после всего, что мы уже видели… – она отдернула занавеску. В первый миг на ее лице и впрямь мелькнула брезгливая гримаска – не столько, вероятно, из-за открывшейся картины (и впрямь едва ли способной шокировать на фоне того, что мы видели пару часов назад), сколько из-за застоявшегося в нагретом солнцем фургоне запаха. Но уже в следующий миг баронесса расплылась в торжествующей улыбке. Ухватив за волосы, она вытащила наружу смуглую курчавую голову с хищным носом и полными – такие часто называют чувственными – губами.

– Грегор Марбель, – с удовольствием протянула она, рассматривая мертвое лицо то с одной, то с другой стороны. – Какая встреча. Ну что, гад? Получил свое? Получил, тварь. Было бы обидно, если бы тебе просто снесли голову в бою, правда? Не-ет, сначала ты мучился от раны, трясясь в душном фургоне, потом дрожал от страха, когда услышал, что фургон нагоняют наши, потом, небось, молил о пощаде… Молил, мразь? Своим визгливым голосочком? Представляю, как они хохотали, слушая твое жалкое блеяние. А потом тебя прикончили, как барана на бойне. Дольф говорит, что отрубленная голова может жить еще десять минут. Надеюсь, ты успел насладиться ощущениями.

Девочка плюнула в глаза головы, бросила ее на землю и с размаху наподдала ногой. Жуткий мяч описал параболу над травой, запрыгал по земле, выкатился на середину дороги и остановился. Эвьет демонстративно вытерла о траву сапожок.

– Поздравляю, – сказал я без тени иронии.

– Спасибо, – так же серьезно ответила баронесса. – Пусть это не моя заслуга, но все равно – одна из лучших новостей за последние три года.

– Может быть, и Маркус валяется теперь где-то там, в общей куче, – я махнул рукой на юг.

– Без четких примет мы этого никогда не узнаем, – сокрушенно признала Эвелина. – Но ты прав, шансы велики. Как-никак, грифонцы потеряли там бОльшую часть своей армии.

В шестом фургоне, том самом, к которому был пригвожден ребенок, тоже не нашлось ничего интересного. Очевидно, в нем ехал этот мальчик и тот или те, кого он сопровождал, однако все их вещи, кроме вспоротых (очевидно, в поисках ценностей) подушек и матрасов, забрали мародеры.

Мы поехали дальше, минуя очередных мертвецов на обочинах – а вскоре добрались до места настоящей бойни.

Если южнее этого места кавалеристы настигали измученных солдат, бредущих поодиночке и небольшими группами, то здесь они обрушились на большую пехотную колонну, двигавшуюся в походном строю. Я даже не думал, что до этого момента у Карла еще сохранялось столько пехотинцев. Их было здесь, наверное, тысяч семь или восемь; большинство погибли прямо на дороге или около нее. Некоторые пытались организовать правильную оборону, выстроив каре с упертыми в землю пиками – но таких здравомыслящих оказалось слишком мало, вероятно, потому, что и здесь, как я вскоре убедился, средний возраст воинов был заметно меньше двадцати (хотя, наверное, сказалась и усталость). В результате они не успели замкнуть оборонительный строй, и их обошли и порубили с флангов и с тыла. Многие бросились врассыпную, но мало кому удалось убежать далеко – кого не настигли сами конники, достали их стрелы. Что было, однако, странно – мертвецы лежали в одежде, доспехах и при оружии. Единственными трофеями победителей, очевидно, стали флаги – их нигде не было. Отчего же не обобрали этих, если обобрали всех предыдущих? Я спрыгнул на землю и осмотрел несколько ближайших тел. Сражение, а точнее, избиение явно состоялось совсем недавно, каких-нибудь два часа назад. Недалеко же они ушли почти за целый день! Впрочем, оно и понятно, учитывая их физическое состояние – вторые сутки без сна, и какие сутки! Наверное, для краткого отдыха они все же останавливались, но даже не нашли в себе сил – скорее моральных, чем физических – собраться всем вместе, дождавшись отстающих, и держать единый темп, а не растягиваться по долине на несколько миль.

И все же было в этих телах нечто неправильное. Ну то есть, конечно, когда посреди дороги валяются восемь тысяч изрубленных и истыканных стрелами трупов, это вообще сложно назвать правильным положением дел, но речь не об этом. Конники рубили пеших, набрасываясь на них с разных сторон – кто-то получил удар спереди, кто-то сзади, кто-то сбоку, тут ничего нельзя было сказать определенно. Но вот разбегаться пехотинцы должны были веером от опасности. То есть, если их настигли сзади, веер должен был быть развернут вперед. А не назад, как было на самом деле.

Среди валявшихся вокруг мертвецов стоял одинокий фургон без лошади. Его возница лежал на передке; запрокинутая голова свешивалась со скамьи, задрав кудлатую бороду к небу, а из кадыка торчала стрела. Его облик показался мне знакомым; я подошел ближе. Эвьет подъехала следом.

– Узнаешь? – кивнул я, приподнимая голову покойника за волосы.

– Да, – мрачно ответила Эвелина. – Ты говорил с ним три дня назад. Это рануарцы.

Я заглянул в фургон. Кандальный груз был на месте. Пленные здесь никому не требовались.

– Ты точно уверена, что там был Марбель? – спросил я, снова выбираясь из фургона.