Приговор

В какой-то мере именно этот парень, невольно убивший паромщика и послуживший причиной гибели телеги с военным грузом, стал виновником ужасного конца Комплена. Но то, что с ним сделали, явно не было местью уцелевших горожан (они не могли знать об этой причинно-следственной связи), равно как и простым развлечением победителей. Постарались, конечно, грифонцы – но старались они не просто так (все жертвы, которых мы видели доселе, были убиты пусть и жестоко, но быстро), как и сам он не просто так стремился избежать встречи с ними на реке. Он явно был каким-то агентом Льва, располагавшим ценной информацией – и лангедаргцы знали это. Упустив на переправе, они настигли его здесь, в йорлингистских землях, где он, видимо, уже чувствовал себя в безопасности. Конечно же, ни он не знал ничего о назначении погубленной им телеги, ни грифонцы не затеяли этот поход ради него – все просто так совпало, к немалому, должно быть, удивлению обеих сторон.

Сказал ли он им в конце концов то, что они хотели от него услышать? Похоже, что нет, иначе ему позволили бы умереть раньше. Но объяснялось ли это невероятной стойкостью йорлингистского лазутчика? Я очень сомневаюсь, что кто-либо может выдержать подобные пытки. Когда отрубание конечностей используют как метод допроса, их не отсекают сразу целиком – их режут по частям. С прижиганием на каждой стадии, естественно… Скорее всего, подумал я, бедняга просто попал в худшую из возможных тупиковых ситуаций – допрашиваемого, который на самом деле не знает того, о чем его спрашивают. Дознаватели, разумеется, не верят и удваивают усилия, а у него нет никакого способа доказать им это – ведь это то самое "доказательство отсутствия", о некорректности которого я говорил Эвелине…

Обдумывая все это, я в то же время, признаюсь, не без интереса наблюдал за тем, во что превратилось его лицо. Все-таки не каждому анатому удается увидеть вживую работу лицевой мускулатуры (хотя бы той ее части, что сохранилась после ножа палача). Нет, безусловно, сам бы я не стал проделывать такого с живым человеком даже ради науки. Но раз уж это все равно произошло – возможностью следовало воспользоваться. К тому же я был почти уверен, что после всего пережитого рассудок и сознание покинули его.

Однако испещренные кровавыми прожилками шары глаз сосредоточились на мне, и обнаженные челюсти раздвинулись. Но вместо слов раздался лишь новый стон. Причиной было не отсутствие губ – без них еще можно достаточно внятно говорить. Причина стала ясна мгновением позже, когда следом за стоном изо рта выплеснулась темная густая кровь. У него был отрезан язык! Вот это уже выглядело странным для допроса. Очевидно, это был последний жест отчаяния палачей: "не хочешь говорить нам – не скажешь больше никому!" Информация, которой они так и не добились, должно быть, и впрямь была важной…

Но едва ли он теперь пытался сообщить эту информацию нам – тем более, понимая, что сделать это не удастся. Человек в таком состоянии может просить лишь об одном, и это понятно без слов…

– Дольф! – воскликнула и Эвьет. – Добей же его наконец, чего ты ждешь?!

Я кивнул, доставая нож – не тот, которым резал пищу, а тот, который использовал при операциях.

– Смотри, – обернулся я к моей ученице. – Если хочешь быстро избавить человека от страданий, удар наносится вот сюда, между ребрами и краем грудины. Большинство людей считают, что сердце сильно смещено влево, но на самом деле оно ближе к центру. Нож должен быть, по возможности, с узким лезвием, чтобы легко проходить между ребрами, да и проткнуть грудную мышцу им проще, – и с этими словами я, придержав подвешенное тело левой рукой, правой резким и сильным движением вонзил нож.

Туловище коротко вздрогнуло лишь один раз. На всякий случай я еще проверил пульс на шее. Все было кончено.

И в тот же миг, выдергивая нож, я услышал испуганный крик Эвелины: "Дольф!"

Я резко обернулся. Со стороны церкви к нам молча бежали пятеро – четыре мужика лет по сорок и совсем молодой парень. Это были не солдаты. Все они были заросшие, в грязной одежде – не иначе как отсиживались в каком-нибудь подвале и вылезли наружу через не замеченный нами ход. Трое были вооружены ножами, один держал занесенный топор, а парень размахивал на бегу вырезанной из полена дубиной. И выражение их свирепых физиономий было самое недвусмысленное.

– Стойте! – крикнул я. – Вы не так поняли! Я врач, я оказал ему последнюю помощь!

– Мы не грифонцы, мы свои! – кричала и Эвьет.

Однако непохоже было, чтобы наши слова произвели на них впечатление. Я заметил по крайней мере у двух из них пятна крови на одежде, но двигались они слишком проворно для раненых.

– Остановитесь и опустите оружие! – крикнул я уже более грозным тоном.

Первый из бегущих оказался возле Верного и грубо ухватил его за повод. Конь возмущенно заржал, мотая головой.

– Не трожь моего коня! – рявкнул я, поспешно пихая окровавленный нож в котомку и хватаясь за меч. – Всем стоять!!!