Приговор

Мы объехали дуб, направляясь к проходу между ратушей и церковью. С балкона ратуши, откуда в праздничные дни обращались к горожанам члены магистрата, тянулась вниз длинная веревка. На ней, подвешенный за связанные руки, висел голый труп беременной женщины. Ее живот, распоротый от солнечного сплетения до промежности, свисал двумя большими складками, между которыми висела не то кишка, не то оборвавшаяся пуповина. Скорее даже второе, ибо на камнях внизу точно под ней, в луже крови и слизи, мокро блестел багрово-сизый скрюченный комок плоти. Неподалеку на брусчатке валялся сброшенный с ратуши сине-желтый флаг Льва. Впрочем, теперь его основным цветом был коричневый: флаг был старательно обгажен человеческим и лошадиным дерьмом. Я слышал тяжелое дыхание Эвьет, старавшейся обуздать свой гнев.

Я перевел взгляд направо, дабы тут же наткнуться на картину, не многим более эстетичную. К воротам церкви, украшенным резьбой на благочестивые темы, длинными плотницкими гвоздями был прибит вниз головой человек в одежде священника. Черная ряса, подхваченная веревкой на поясе, запрокинулась, скрыв его лицо, зато выставив на всеобщее обозрение жирные волосатые ляжки и несвежее исподнее. Вот уж кого, впрочем, мне было совершенно не жалко. Однако не вся кровь на церковном крыльце, в которой купался подол вывернувшейся рясы, натекла из его ран. Часть этой крови вытекла из щели под воротами, и нетрудно было догадаться, что творилось теперь внутри самой церкви, где, очевидно, многие горожане надеялись найти убежище. Теоретически в полумраке молитвенного зала или в помещениях за алтарем кто-нибудь мог избежать смертельного удара, но лезть туда и проверять это у меня не было никакого желания. Тем более что поп, прибитый сразу к обеим створкам ворот, превратился в своеобразный замок, отпереть который можно было, лишь выдернув половину гвоздей из его тела – или же разрубив его пополам сверху вниз.

Я уже совсем собирался проехать мимо, и все же – как говорится, для очистки совести – решил еще раз выкрикнуть свой призыв. В конце концов, мне действительно не помешало бы узнать если не о планах (едва ли ведомых чудом спасшимся жертвам), то хотя бы о количестве и вооружении побывавших в городе лангедаргцев. Но прежде я обернулся к своей спутнице. Она была бледна, но с тошнотой, похоже, справилась, и даже постаралась улыбнуться мне.

– Ты как? – спросил я.

– Ничего, Дольф, я в порядке.

– Тогда я еще раз крикну, хорошо?

Она молча кивнула, не выпуская из рук арбалет.

– Э-гей! – закричал я в очередной раз. – Есть кто живо-ой?

И вдруг в ответ мне донесся слабый стон! Но он шел не из церкви, а с прямо противоположной стороны.

Я потянул повод, поспешно разворачивая коня обратно в сторону дуба. Мы объезжали дерево с другой стороны и потому не заметили сразу того, что увидели теперь.

На самом нижнем суку, корявым коленом изогнувшемся к земле, висел… висело… нечто, мало напоминавшее человека. Тем более что мы смотрели против солнца и не могли разобрать подробностей в густой тени раскидистой кроны. Тем не менее, стон, очевидно, издавал именно этот… предмет или существо.

Я подъехал поближе и спрыгнул с коня, ныряя под дерево – и оказался с этим лицом к лицу. Эвьет, последовавшая моему примеру, тихо вскрикнула – хотя, казалось бы, навидалась в Комплене уже всего.

Это все-таки был человек, и притом – живой человек. Или, точнее, то, что от него осталось. У него не было ни рук, ни ног, ни гениталий; не было, конечно же, и никакой одежды. Тем не менее, ужасные раны были тщательно прижжены, дабы он не истек кровью; экзекуция наверняка проводилась под присмотром сведущего медика. У него были длинные густые волосы – именно на них он и висел, привязанный ими в нижней точке сука – и, тем не менее, это был мужчина. Определить это можно было только по торсу: узнать его лицо было невозможно.

И все-таки я его узнал. Просто потому, что уже видел эти длинные, запачканные кровью волосы и голубые глаза, смотрящие с кровавого лица. Тогда оно показалось мне лицом с содранной кожей. Но на сей раз кожа действительно была содрана. Нож прошелся по лбу у самых корней волос, по вискам, по скулам и по щекам, но не замкнул свой путь через подбородок – и теперь лицо несчастного кошмарной вывернутой маской свисало ему на грудь. По обнажившемуся багрово-блестящему мясу во множестве ползали мухи – их было, наверное, не меньше двух десятков. Я видел, как конвульсивно дергаются не прикрытые больше кожей лицевые мышцы. Глаза, лишившиеся век, превратились в жуткие шары, мучительно вращавшиеся в своих орбитах – ведь страдалец не имел теперь возможности не то что закрыть их, но даже моргнуть. Не менее жутко выглядели обнаженные десны и оскаленные зубы, лишенные губ.