Приговорен к расстрелу

Несколькими неделями позже, когда я пересаживался на свой рейс в Москву из Парижа, на душе было почему-то тяжело. Буквально за несколько дней до того я сочинил поэму, в которой описывал жизнь, как «свободное падение в судьбу». И в самом деле, какая судьба меня ждала, если бы произошел путч? Несомненно, путчисты не стали бы терпеть толпу бывших «врагов народа», высадившуюся в Москве.

Проходная будка в Шереметьево была полна отверстий, но узкая щель мешала видеть полностью, что происходит внутри. Когда пограничник щелкнул своим невидимым аппаратом, я предположил, что он посылает изображение моего паспорта в главное управление, где его сверяют с компьютером КГБ. Все это время он говорил с кем-то по телефону. Пограничник проверял срок действия моей визы и хотел получить разрешение начальства. Получив согласие, он пригласил меня пройти.

Итак, Конгресс должен был стать возможностью для моего формального примирения с родной страной. Россия звала обратно своих блудных сыновей и дочерей, вроде бы нуждаясь в их советах и взглядах на будущее страны, хотя все это могло легко стать, как обычно, пустым ритуалом. Среди прочего литературного багажа я вез свой перевод книги о приемах разрешения конфликтов, ведения переговоров и посредничества. Ее соавторы — две австралийки, Хелена Корнелиус и Шошана Фэйр, предлагали методики, в которых, как мне казалось, Советский Союз нуждался, когда начал расползаться по швам. Презентации, организованные мною на различных круглых столах с советскими и западными экспертами, вызвали интерес в средствах массовой информации. И все же чувство беспокойства не покидало меня. Все, казалось, шло слишком гладко. Интуиция подсказывала, что власть, которая уничтожила миллионы, вряд ли уйдет просто так.

В ночь на 18 августа мне приснился сон. Будто стою у окна, пытаясь удержать его закрытым под напором ужасающей бури, в любую минуту оно может не выдержать. И одновременно вижу, что моя сестра спит на полу, обнимая ребенка. Я пытаюсь разбудить ее, чтобы предупредить об опасности…

На следующее утро меня разбудил телефонный звонок из Австралии. Звонил Приа Вишнулин-гам, ведущий телевизионной программы новостей.

Он спрашивал, знаю ли я о мятеже. Включил телевизор. На фоне спокойных лугов играл оркестр. Часом позже зачитали сообщение о ГКЧП. Кошмар стал реальностью.

В то утро Патриарх всея Руси Алексий пригласил участников Конгресса на специальную службу в один из храмов Кремля. Это было Преображение Господне. Пока продолжалась церемония, танки и бронетранспортеры собирались вокруг Красной площади.

Следующая ночь 20 августа была самой тревожной. Российский Белый Дом, окруженный импровизированными баррикадами, защищала в основном молодежь. Все это напоминало китайскую площадь Тяньаньмэнь с ее полиэтиленовой богиней демократии двумя годами раньше.

Окно гостиницы, где я жил, служило отличным наблюдательным пунктом, из которого можно было видеть улицы, прилегающие к Кремлю, и часть Красной площади. Мой верный карманный коротковолновый приемник стоял на подоконнике, соединяя с миром. Сквозь моросящий дождик я видел, как быстро носились лимузины — голодные черные тараканы, въезжающие в Кремль и выезжающие из него на опустевшие из-за комендантского часа улицы. Вскоре после полуночи внезапно вышло в эфир «Эхо Москвы», единственная из оставшихся независимых радиостанций, с сообщением о надвигающейся осаде Белого Дома правительственными войсками.

У меня не было иллюзий в отношении моей личной безопасности, несмотря на ободряющий телефонный разговор с австралийским посольством. Если эта банда смогла похитить законно избранного президента вместе с его ядерным чемоданчиком, мой австралийский паспорт и журналистские удостоверения вряд ли произведут впечатление.

Я был уверен, что вряд ли мне по плечу повторить свой заплыв почти тридцатилетней давности. И возраст не тот, и время года неподходящее… Уж лучше отправиться в Ленинград и попытаться сесть на первый же поезд в Финляндию.