Приговорённые к счастью

– По одному! Я всё придумал! Сходите с мальчишкой на Лунную арену. Недалеко, в двух шагах от нас. С людьми, что вашего второго подопечного удерживают, всё улажено. Я к ним лично заглянул. Сказали, что ждут вас. Им кто-то наобещал, что вы ему «запал под хвост воткнёте». Просили лишь «не сильно его ухайдакать».

– Вы про воздаятелей? – уточнил Бальтазар.

– Да, вершители справедливости, воздаятели. Их там много, страждущих, набралось. Все пьяные. Воздадут навеселе… – как бы не веря себе, проговорил Иван Иваныч, от удивления помотав головой.

Бальтазар сурово отмолчался.

– Оставите там мальчика и заберёте второго, – продолжил наставлять Иван Иваныч. – После допроса вернёте бедолагу обратно, а юнца заберёте на Луну.

Они зашли в приёмные покои. Иван Иваныч довёл его до двери – одной из множества в длинном коридоре – и откланялся, сославшись на срочные дела. Бальтазар зашёл внутрь и подошёл к прозрачному голографическому экрану на месте передней стены – окну в их мир для землян. Экран мигнул и подключился к жилой капсуле андроида.

Бальтазар оставил земное тело и оказался на той стороне комнаты уже в своём обличье. Механическая оболочка бессмысленно глядела на него через разделяющее миры стекло.

Комнатушка, где он оказался, ничем не отличалась от своей земной части: тесная, голые стены и невысокий потолок. Всё одноцветное, кремового оттенка. Красивые отрисовки, просторные залы и волнующие пейзажи подождут до Луны.

– Я готов его принять, – громко произнёс Бальтазар.

Стена напротив окна в земной мир исчезла, открыв другой тесный отсек – комнату пробуждения. После откроется гримёрка нового обличия, а за ней комната отдыха и принятия. Её Бальтазар надеялся проскочить побыстрее, не теряя времени: Фома и так знает, что к чему, не из диких времён.

Фома был полностью наг: одна душа. Бальтазар присмотрелся – сдаётся, тот не вполне понимал, что с ним и где он. Но считывать мысли и чувства новоприбывшего было ой как трудно. Бальтазар не взялся бы сказать на их счёт что-либо определённое.

Он хорошо помнил свои ощущения здесь, когда через него уже пронёсся поток давно забытых прошлых дней. Следы былого, обновлённые, свежие и жгучие, – как бессчётные колкие снежинки, бросаемые в раскрасневшееся лицо метелью, как рой жалящих пчёл. Когда переполняет понимание, кто ты такой. Голова чумовая, восторг захлёстывает, и чем больше думаешь, тем чётче осознаёшь себя всего, всю огромную вселенную, умещённую внутри.

Сейчас же перед ним было что-то непонятное и пугающее.

К слову о наготе души: с непривычки – то ещё зрелище. В своё время Бальтазару по ошибке оставили здесь зеркала, и он увидел в отражении свою голую душу. Райское блаженство сменилось ужасом. Бальтазар решил, что угодил в ад за грехи свои тяжкие, которые только что хорошо все припомнил, и перед ним – встречающий его демон. Сейчас смешно, но тогда…

Пучеглазое чудовище следовало за ним, плавая по воздуху подобно огромной, склизкой, полупрозрачной и сморщенной медузе. Оно лениво шевелило пушистыми отростками на свешенном уродливом щупальце и таращило на него выпученные глаза, державшиеся на белых коротких стебельках. Бальтазар затвердил в уме спасительную молитву, и одновременно по складчатой поверхности и в глубине существа побежали переливающиеся искорками волны, будто чудовище слышало его мысли и немедленно на них откликалось. Оно даже поворачивалось вместе с ним туда же, куда и он. Смирившись с одним кошмаром, он содрогнулся от другого: жуткая медуза – это он сам.

Господи, ну почему они сразу не зашивают вместилище души в какой-нибудь приличный облик? Напяливали бы что-нибудь совсем обычное и для начала всем одинаковое: руки, ноги, голова, казённая одёжка?

Сейчас же, рассматривая головной мозг Фомы, Бальтазар не чувствовал никакого отвращения – привычный образ и, чего уж таить, обычно красивый. Конечно, если за складками нервной ткани и бегущими по ней волнами возбуждений можно разглядеть черты характера, ощущения и переживания. У каждого свой неповторимый отпечаток души.

Жаль, что на допросе он бесполезен. Побуждения едва различимы и запутаны; внутренняя речь – бессвязное, неразборчивое бормотание; а огонь чувств при некотором навыке несложно подделать. Да и всё можно подделать: и чувства, и мысли, и слова. Чужая душа – потёмки. Но всё же её созерцание – вещь глубоко интимная. Мало ли что можно подсмотреть. К слову, сам Бальтазар видел неприкрытую душу своей Елизаветы всего один раз (как он уверял себя, вышло это совершенно нечаянно).

Не таясь, Бальтазар рассматривал медленно подплывавшего к нему Фому. Следователю непозволительно пренебрегать любым полезным делу наблюдением. Кроме того, Фома, возможно, скоро обернётся его головной болью – стоит разобраться, как этого не допустить.

Фома выглядел подавленным, расстроенным и сбитым с толку. Никакой радости новой жизни. Бальтазар опасался чего-то похожего, но, признаться, не ожидал таких явных признаков грядущей беды. Он уже жалел, что притащил сюда этого малахольного.