Приговорённые к счастью

Завернув за угол огромного здания музея современных искусств, Бальтазар сошёл с дороги на тропинку, ведущую к зарослям, загораживающим малоизвестный переход в одну дикую дубраву. Подальше, в безлюдное место. Не торопясь, дошёл до кустов и ещё немного подождал, для чего бесцельно рассматривал сломанный им же указатель, повернув его в правильную сторону. Затем раздвинул буйно разросшуюся зелень, скрывавшую сводчатый проход из толстых переплетённых ветвей, и шагнул внутрь. А вот и дверь. Он открыл вход и заглянул – дикий парк был на месте.

Здесь под плотной листвой исполинских деревьев царили сумрак и прохлада. В высоких кронах играло солнце и щебетали птицы. Воздух был чист. Редкие солнечные лучи косо упирались в разбросанные по земле золотистые пятна. Где-то застучал дятел, затем загукала кукушка. Тишина и покой. От входа начиналась тропинка, бежавшая вглубь густой и мрачной чащобы. Оттуда сквозило сыростью, запахом прелых листьев и трухлявых пней. На тропинку из кустов высунул свой пятачок кабан; увидев гостя, хрюкнул и скрылся под треск ломаемых веток.

Перешагнув порог, Бальтазар прикрыл за собой дверь, но неплотно, оставив переход открытым. Сорвавшись с места, он добежал до первого дерева по тропинке, свернул с неё и спрятался за необъятно широким стволом старого дуба, вспугнув с насиженных мест пару птичек. Прислонившись спиной к грубой шершавой коре, Бальтазар перевёл дыхание. Успокоившись, он обнажил клинок. Оружие тяготило руку. Не приведи господи лишить кого-либо жизни, даже защищаясь, – Бальтазар перекрестился.

Таинственный преследователь не заставил себя долго ждать. Скоро послышался еле различимый мерный шорох опавшей листвы. Кто-то приближался осторожным шагом.

Обострённый опасностью слух Бальтазара уловил сопящие короткие вздохи: некто принюхивался, словно зверь, идущий за жертвой по следу. (Вопреки распространённому заблуждению землян, луняне пахнут. Куда же им без запахов и обоняния?) Бальтазар повёл носом – ох и надушился он одеколоном перед тем, как отправился покорять Елизавету.

Судя по фырканью и сердитому сопению, неизвестный не оценил восхитительного утончённого аромата. Теперь он пыхтел у земли – неужто высматривает и вынюхивает впечатавшиеся во влажную почву следы?

Едва миновав дерево, за которым стоял Бальтазар, некто втянул воздух и остановился. Их разделяли всего пара-тройка шагов и массивный ствол. Послышались низкие гортанные звуки, напоминавшие одновременно хрюканье и раздражённое уханье. Медведь? Понарисуют всякого городских пугать!

Много чего здесь повидавший, Бальтазар не удивился бы и чёрту, а уж нарисованного медведя можно было не бояться. Он ещё раз истово перекрестился – не помешает.

Перехватив покрепче эфес, он выскочил из своей раскрытой засады, гаркнув, чтобы подбодрить себя, и оторопел. Не чёрт и не медведь – полуобезьяна-получеловек. Косматое человекоподобное существо с дубинкой в длиннющей ручище. Оно будто сошло сюда с рисунка Фомы о чудовищной расправе. Ростом дикарь был пониже Бальтазара, но широк в плечах. Одет и обут: широкие штаны, сандалии на босу ногу, пёстрая рубашка сверху нараспашку и узкая бандана поверх покатого лба, держащаяся на лохматой гриве.

В ответ на неожиданное и громкое появление Бальтазара существо испуганно ухнуло, присев и вытаращившись на него. Миг промедления – и оно проворно подскочило ближе, наотмашь обрушив на Бальтазара своё нехитрое орудие.

От удивления (а не потому, что дубинка была рисованной) Бальтазар не успел парировать удар или в упреждение наколоть кисть нападавшего. Такой и кулаком заденет, мало не покажется. Сучковатая палица прошла сквозь голову, оставив после себя болезненное переживание внедрённой мыслеформы, трубившей грубым голосом победный клич: «Смертельно оскорблён и сломлен. Пробита голова. Позор! Слабак! Повержен! Все женщины мои». Поморщившись, он поднял шпагу к груди человекоподобного.

Тот радостно ухал, потрясая дубиной над головой и размашисто барабаня себя кулаком по обширной и гулкой груди. Презрительно глянул на подрагивающее остриё узкого лезвия у своих рёбер и сплюнул.

– Слаб ты проткнуть великана Зогха своей палкой, – проговорил низкорослый великан грубым голосом, глотая звуки почти до нечленораздельности.

Шпагу Бальтазара не раз принимали за качественный рисунок, выполненный чрезвычайно похожим на настоящий вещественный предмет, когда дело было совершенно обратное – не кичиться обладанием ценной и опасной вещицы, а выдавать её за превосходный и дорогой рисунок.

Бальтазар тычком вдавил остриё в солнечное сплетение, только чтобы показать, на что способна его «палка». Зогх отпрянул с ужасом в глазах.

– Не дёргайся, проткну сильней, – сказал Бальтазар, подступив к нему.

Ноги дикаря подкосились, он бухнулся на колени и лишь гримасничал от боли, боясь пошевелиться. Его взгляд метался между уколотым верхом живота и чужими глазами, ласковыми и потому ещё более страшными.

– Ар-гх, га-рх, – кряхтел он, отрывисто дыша и всхлипывая, выдавая тем всю тяжесть превозмогания боли, видимо давно подзабытой и так неожиданно вернувшейся.