Приговорённые к счастью

Вернувшись к себе, Бальтазар задвинул лежанку, выдвинул рабочий стол и вызвал личного денежного управленца оформить отказ от прав на свой счёт в пользу Елизаветы. Управленец попытался его отговорить, но Бальтазар выключил ему звук, и тот сдался, махнув ему рукой, что согласен. «Меня же отключат после такого», – уныло промямлила программа, принявшись составлять бумаги. Тем не менее для скорейшего рассмотрения заявки Бальтазару пришлось существенно переплатить и вдобавок пройти проверку на вменяемость. На столике быстро росла кипа подписанных официальных документов для подачи в банк.

Помучавшись выбором, он всё же решил написать ей покаянное письмо. Бранил себя, «падшего в пучину животной страсти», и просил её не мучиться ненавистью к нему, «хоть он и замарал её светлую душу». Обещал забыть её и впредь не изводить «нелепой никчёмной любовью». Забывшись, под конец послания признался в любви. Писал о том, что не забывал её и дня, молился о спасении её бессмертной души. Что она ангел, когда-то укрывший его своим крылом, и с тех пор он под её защитой… Потом всё исчеркал, но, утомлённый, не стал переписывать начисто. Пусть знает его чувства и что он от них отказывается. Хотя она и так всё знает.

Запечатал все бумаги в конверт. Отправить сейчас же почтой? И лишний раз напомнить о себе? Позлить её, пусть и таким приятным ей образом? Нет. И не почтой – бездушно и деловито. Как последний глупец, он ещё не терял надежды как-нибудь всё утрясти, сохранить хоть какие-то отношения. Подумав, он сунул конверт в карман, решив передать через дочь – связующую их живую ниточку.

Дом он покидал с тяжёлым сердцем. Сел на лавочку додумать горькие мысли о своей неказистой судьбе. Какой позор! Такое не забудется. Мы ничего не забываем. Зато теперь развод и освобождение. Она обязательно его простит. Ради своего Фернандо она готова на всё. Притащит его сюда и примется влюблять в себя девичьей горячей любовью. Она справится: Фернандо, верно, тоже её любил или пылал к ней юношеской страстью. Полюбит её, как прежде, подружится со своей родной дочкой, и всё у них будет хорошо. И по Елизаветиной доброй воле это глупое происшествие изотрётся из памяти.

Бальтазар попытался приободриться: ведь потеря любимой – не самая страшная вещь? Будут и другие, дайте время, это же не Земля.

Входная дверь скрипнула, будто время, сложившись петлёй, вернулось на несколько часов назад, бросив его обратно на лавку. На пороге снова стояла Елизавета. Против обыкновения – в скромном длинном платье. Бальтазар улыбнулся ей кривенькой, хилой улыбкой. На эту попытку бессловесного раскаяния и сожаления Елизавета даже бровью не повела. Спокойно ждала, пока он уйдёт, словно по-другому от него никак было не избавиться. Посидит-посидит и уберётся восвояси.

Он это хорошо увидел. Медлить более не стоило.

Елизавета печально улыбнулась. Он поднялся и ушёл. И ни разу не обернулся. Вовремя. Ещё немного, и она бы бросилась к нему. Влепила бы пощёчину, другую и, наверное, простила бы… За всё. Как он на неё глядел. Стоял перед ней как нашкодивший мальчишка. Он видел её всю – всю её неприкрытую злобную ненависть, всё уродство. Сколько он от неё натерпелся, а взгляд тот же. По её щеке пробежала слеза. Но он ушёл. Каков дурак. Он и за это ответит, за всё ответит.

Глава 20. Лёва

На пути в гости Бальтазар направился к дочери передать конверт с деловыми бумагами и покаянным письмом для Елизаветы. Там его ждал сюрприз – новый муж Мари, вышедший поздороваться с тестем.

Каждые двадцать или тридцать лет в её жизни появлялся новый идеальный мужчина, самый умный или самый изысканный, или даже самый начитанный; а размолвка со «старым» идеалом, с её слов, проходила легко: «Мы расстались хорошими друзьями и иногда встречаемся. Платонические отношения».

Одним словом, Мари меняла мужей как перчатки. Но Бальтазар её не осуждал, по крайней мере, вслух. И помалкивал о том, что многие из её бывших «хороших друзей» пытались через него вернуть её. Воздыхания, слёзы, слова любви и ненависти, проклятия и самобичевание. Он выслушивал, утешал, примирял, отпускал грехи и выпроваживал с миром. Иногда по несколько раз. Не всё котам масленица. Бедные одинокие мужчины. Как он их понимал.

К слову, его земной зять был, кажется, единственный, кто легко с ней расстался, перескочив к другой. Про их разрыв она помалкивала, а Бальтазар и не лез с расспросами – случилось это ещё до него, так что не его ума дело.

Новый был хорош – статный, широкоплечий, с колючим умным взглядом. Борода лопатой. Но почему-то в простенькой крестьянской одежде и зачем-то подпоясанный верёвкой, а не простым ремнём. Но хотя бы в пристойных сапогах. Двигался он несколько неуклюже, словно стесняясь своей мощи и грубой фактуры. Появившись в прихожей, он оттеснил собой окружающее в стороны, заняв добрую половину видимого пространства. Дочка, за которой он прятался, превратилась в мелкую пигалицу.

– Лёва, – протянул тот широкую ладонь.