Приговорённые к совершенству

— Двадцать восьмого апреля, господин полковник. Вблизи хутора Мишкино — позавчера, значит. — Начав говорить, Небаба сразу же увлёкся и, не заметив, перешёл на «гражданский» язык. — Это почти на границе с Ростовской областью. Речка там небольшая, кажется, в Сал впадает. Заехали мы, значит, в Мишкино, а хуторские в панике — у них за два дня пропало три человека. С концами. Притом, что ни о каких работорговцах в тех краях не слыхать уже три года — да вы это сами знаете. И вообще: если бы молодые девки — можно было подумать на похищение, а так: мужик, шестидесятилетняя баба и пацанёнок — кому они на фиг нужны. И все — ночью. Сначала — пацанёнок: дома как бы не ночевал, утром хватились — нет: подумали, что утонул, хотя там такая речка — курице по колено. Но рыба водится, и мужик, значит, ночью пошёл рыбалить, а у бабы корова отбилась, и она за ней наладилась ещё с вечера — только-только стало темнеть. И тоже — с концами. А на утро, часов уже в десять, жена этого мужика на том месте, где он рыбалил, увидела как бы кровь. И вроде — следы. Но следы — это уже не она увидела. Охотник у них — дядя Миша — сказал, что у самой воды, в камышах. И ещё сказал, что ни у каких зверей таких следов не бывает, а если бы порвали волки, то остались бы клочки одежды, кости, да и вообще — летом волки стаями не ходят, а в одиночку на взрослого мужика никакой волк не нападёт. Разве что — бешеный. Ну, и они, значит, вшестером решили ночью устроить засаду, а тут мы подъехали. И очень вовремя, а то хороши бы они были со своими охотничьими ружьями. Правда, у двух есть автоматы, но всё равно — против этой гадины без крупнокалиберного пулемёта делать нечего: но это мы позже поняли — ночью. Вообще-то, мы присоединились к хуторским, подумав, что всё же — банда. Мало ли, что их всех как бы извели — они же как вши плодятся. Особенно — в пограничных районах. Ну, и решили — в случай чего — поддержать огнём. Глупость — конечно: если бандиты в окрестностях хутора прячутся уже несколько дней, то нас они засекли как миленьких, но тогда я почему-то об этом не подумал. Ну вот, значит, с вечера мы замаскировались в рощице на небольшой возвышенности — 250 метров до речки — а хуторские попрятались на берегу в кустах. А дядя Миша у самой воды — рядом с тем местом, где они как бы кровь нашли — закинул донки, сел на раскладной стульчик, на плаще рядом с собой положил автомат и фонарик: всё путём — рыбалит себе человек, и всё. А что донки без наживки — кто же догадается. А мы, значит, на возвышенности — до речки 250 метров. Конечно, движок не работает, но я предупредил механика Григория, чтобы завёлся с пол-оборота. Ну вот, после того, как стемнело, через полтора часа, в 22. 30, у речки стрельба, беготня, крики, фонарики замелькали — и какой-то жуткий скрежещущий то ли визг, то ли рык, то ли вой. Ну, я, значит, кричу Григорию, он по газам, врубил прожектор, но сначала мы увидели только бегущих в разные стороны хуторских. Затем — дядю Мишу: одной рукой светит фонариком, а другой садит из «калаша». Потом, вижу, всё бросил — и в нашу сторону: рванул, как олимпийский чемпион. А на то место, где он был полсекунды назад, из темноты выпрыгивает эта гадина. А мы подъехали уже на пятьдесят метров, и я, значит — из пулемёта: считай — в упор. Да от такой очереди крупнокалиберными пулями слон бы с копыт свалился, а эта сволочь всё-таки прыгнула за дядей Мишей — метров на десять. Но промахнулась гадина: осела на задние лапы, шипит, свиристит, но прыгнуть больше не может — ещё бы! Я же из пулемёта ей всё нутро разворотил, наверно! Затем завалилась на спину, но издохла не скоро — минут ещё десять-пятнадцать дрыгала, сволочь, лапами! А автоматные пули — дядя Миша после сказал — от неё просто отскакивали.