Приёмыши революции (СИ)

Знакомство произошло, ввиду обилия народа, довольно скомканно, и какую-то минуту Ксения чувствовала себя несколько потерянно и даже глупо, переминаясь у двери со своими коробочками и свёртками - она, слыша, что кроме Алексея, на иждивении доктора находится ещё несколько детей, и живёт этот домашний приют более чем скромно, просто не могла придти с пустыми руками. Что правда, то правда, мир меняется, и меняется слишком быстро, чтобы успеть адаптироваться, научиться заново ориентироваться в нём. Вы сможете понять и привыкнуть, если лет за 10 облик знакомым вам улиц изменится до неузнаваемости, на месте домов встанут парки и сады, а на месте парков и садов вырастут дома незнакомой прежде архитектуры, и совсем другие будут вывески на магазинах. Как бы ни сильна была привычка - перепривыкнете. Но если всё это начнёт меняться прямо на ваших глазах, в одну минуту - вероятно, вы сойдёте с ума. Когда меняются имена, ранги, социальные роли и исповедуемые идеи так стремительно, так кардинально - страшно оглядываться назад, может быть, то, что ты уже увидел, снова изменилось во что-то совсем уж невообразимое.

Впрочем, обед за одним большим столом помог упорядочить и общение, и мысли. Аполлон Аристархович произвёл на Ксению Александровну безусловно тёплое и приятное впечатление, Анна - уже несколько менее, показавшись излишне резкой и даже вульгарной, Лилия Богумиловна… тут было сложнее. И конечно, невозможно было не испытывать неловкость перед слепой девушкой, которая, настойчиво казалось, чувствовала обращённые к ней взгляды, и темноволосой девчушкой, держащей на коленях маленького брата - совсем как Таня или Маша когда-то. Это, наверное, особенно беспокоило - не боль причиняло, нет, не очень-то сильная боль от лёгкого, хотя и настырного прикосновения к сердцу тупой иглой. Как будто ответ на все эти её мысли о безвозвратно ушедшем прошлом. Вот оно, рядом, вот так же оно было, вот так было реально… Оно было - и должно было оставаться - намного реальнее Татьяны Ярвинен с её Усть-Сысольском и Риммой, Марии Скворец с двумя солдатскими сыновьями, Анастасии с красной звездой, крещением куда более чуждым и страшным, чем у старшей сестры, крещением в крови. Это так отчётливо кажется, когда они сидят вот так за одним столом, передают друг другу незатейливую выпечку и вазочки с брусничным вареньем, весело переговариваются (не она, она молчит и слушает их разговоры), и хотя на столе не тот самый семейный сервиз, который она видит перед собой, стоит закрыть глаза, так ясно, и это не её отец и кто-нибудь из дядей во главе стола, это не её братьям делают замечания, чтоб не шалили за столом, и на календаре дата, разбивающая любые иллюзии, но так и кажется, что нет ничего невозможного просто отмотать назад…

Но Алексей совсем взрослый, а она гостья за чужим столом и в чужой теперь стране, и попросту кажется, что вместе с реальностью она видит сон наяву - словно другими красками раскрашена картина, а силуэты те же, или напротив, по какой-то чужой, совершенно чуждой форме разливается та сердечность, то умиротворение, которое она считала именно своим, не просто частью жизни - частью некой интимной памяти. Но ведь сожалеть об ушедшем - это ещё по возрасту рано, и смешно, и страшно думать об этом - такой неистовый бег прежде размеренно идущей колесницы истории, такие крутые виражи на казавшейся ясной и прямой дороге заставляют чувствовать себя преждевременно состарившимся. Глупо и беспомощно ропщешь внутри себя: может быть, легче б было к этому подготовиться, если б хотя бы было время…

Нет, не было бы легче. Любого времени мало… Кому-то два года достаточно, чтобы измениться до неузнаваемости, а кому-то - мало для того, чтоб просто опомниться. Пока ты дитя - это нормально, что каждый день как целая жизнь, а взрослый требует более тихой, бережной езды этой колесницы…