Приёмыши революции (СИ)

Чего Алексей никак не мог ожидать - что повезёт его с собою сам Никольский. Но именно он встретил его на вокзале, приняв из рук Черняка, внёс в вагон - документов на входе не спросили, вероятно, он показал их ранее. Багажа с собой у него, по-видимому, не было, тем более не было его у Алексея, и они просто расположились у окна, и пользуясь возможностью, пока рядом не было никого постороннего, Алексей быстро спросил шёпотом:

- Как, получается, что это вы самолично меня повезёте?

- Получается, что так.

Алексей молчал какое-то время, украдкой разглядывая своего спутника и размышляя, как же возможно быть таким отталкивающим и таким притягательным одновременно, а ведь это замечено и сёстрами в их многочисленных разговорах о его персоне. Своей резкостью, язвительностью он сразу, конечно, настраивает против себя - особенно отца и матушку, тут нечего и говорить, в то же время странная сила, чувствующаяся в нём, невольно завораживает и заставляет слушать, как бы ни было неприятно то, что он говорит. Может, и в самом деле сила это колдовская, нечистая, как предположила то ли Ольга, то ли Маша, а может, и обе они по очереди? Ещё более странным было понимать сейчас, что странный, враждебный человек заботится о нём. Да, положим, не искренне, не от какой-то душевной теплоты и сострадательности, но ведь настолько сильно, что не доверил его сопровождение никому другому. А ведь попросту нести его на руках - должно быть очень тяжело… Алексей чувствовал при этом напряжение в его руках, во всём теле, и от этого тоже было очень не по себе. Да, как не вспомнить при этом тоже «древесные» прозвища, выданные девочками… Руки солдата Черняка показались Алексею каменными. Что такое было б для ожившей каменной статуи нести даже взрослого мужчину? Тьфу, да и только. А напряжение в руках Никольского напомнило ему упругость древесных ветвей. В то же время, дерево очень сильное, даже много сильней, чем камень. При всей хрупкости, какая свойственна всякой живой материи, дерево способно пробить любую твердь своей неумолимой волей к жизни. Он видел как-то, как упершаяся в процессе роста ветка пустила глубокие трещины в казавшейся нерушимой каменной кладке, это зрелище поразило его…

- Но… разве же вы… разве вам к лицу, я хочу сказать, такой спутник? не будет ли это выглядеть странно?

- Ничуть, - глаза Никольского смеялись, - как раз, от меня вполне ожидают чего-либо подобного. И если в дороге встретится кто-то знакомый - в хорошем смысле знакомый на сей раз - то просто подумает, что я подобрал где-нибудь бездомного сироту, и, не имея возможности устроить его судьбу на месте, везу его с собой… Но лучше бы, конечно, никто не встретился, не нужно дополнительных усложнений.

- Как ни странно, но всё же теперь мне не столь страшно… Я было подумал, что поеду с какими-нибудь нищими. Нет, я не хочу ничего плохого сказать… Но ведь я совершенно не знаю, как следует вести себя нищему, и очень боялся бы наделать глупостей, да и мне было бы очень неловко оказаться среди совершенно незнакомых людей…

И в самом деле, насколько спокойнее ему стало, когда он понял, что ехать предстоит со знакомым лицом. Да не просто знакомым, а с тем человеком, кто более всего в курсе всей авантюры, и сможет подсказать, сможет ответить на вопросы… Хотя конечно, называть в полном смысле спокойным такое соседство нельзя. Но в то же время, это, как ни крути, шанс больше узнать об этой таинственной и пугающей фигуре. Очень странное лицо у этого человека - вероятно, резкие, заострённые черты, выдающие в нём нерусскую кровь, придают такое хищное выражение, но так же, если притерпеться, обнаруживают необъяснимое обаяние. Кто же из девочек обозвал его упырём? Нехорошо так говорить о человеке, конечно, нехорошо, даже если человек этот тебе враждебен, всё равно он создание божье, а не порождение мрака…

- Скажите, ежели не секрет… Как вас зовут на самом деле?

- Зачем тебе это? - рассмеялся Никольский почти добродушно, - в дороге лучше меня называть как привык… А ещё лучше и вообще имён избегать. Позже узнаешь всё…

Рядом с ними заняли свои места ещё два пассажира, потом и ещё один, и разговор пришлось отложить до лучших времён.

16 июля, день

- Всё запомнила? Ничего не попутаешь?

- Запомнила. Не попутаю.

- Ну, с богом тогда, - Кошелев встал и отворил дверь камеры, выпуская Татьяну в полутёмный узкий коридор. Глаза, к счастью, успели привыкнуть к полумраку, царившему и в камере, и шла она за комиссаром уверенно, не спотыкаясь.

- Эй, стрелять ведут? - окликнули из-за ближайшего зарешеченного окошка.

- Напротив, на волю отпускать, - как-то даже злорадно ответствовал Кошелев. Голова, разочарованно хрюкнув, скрылась.

- Доброжелательная тут у вас публика, - пробормотала Татьяна.