Приёмыши революции (СИ)

Мария в эти перепалки и не вслушивалась особо, какое-то умиротворённо-дремотное состояние ею овладело. И опасность сбиться с дороги и заплутать казалась какой-то столь же далёкой и нереальной, как подступающие к оставшемуся за спиной городу белогвардейские войска. Они далеко, они за спиной, они только часть ночного кошмара, который отступил, хоть и нехотя, с лучами рассвета… Погода не ахти - зябкая морось висит в воздухе, на ветру вовсе пробирает до костей. Мария поплотнее кутала сопящего и причмокивающего во сне Егорушку, стараясь при том не разбудить привалившуюся к ней и тоже прикорнувшую названную младшую сестрёнку. Девочка недолго дичилась её, привыкла, это тоже грело неимоверно. Славная такая девочка, Мария всё мечтала, что расчешет её спутанные русые кудряшки, повяжет в них красивую ленту… Эх, один бы хотя бы простенький браслетик если б захватить - она б продала его, сколько б можно было красивых лент купить, и на платья обеим сестрёнкам красивой материи, и старухе-бабке… Хотя что тут глупости говорить, первее надо б было деду шапку хорошую, вместо этой - выглядит дохлятиной и пахнет соответственно, и сапоги и ему и бабке, да и брату обувку получше бы - он свои сапоги младшему отдал, с того они падают, а сам едва не босой, в ботинках с отошедшей подошвой… Жаль, нельзя было. И маленького браслетика нельзя. Попадутся с этим - кто их спасёт? И незачем, и поделом бы было…

Пашка сидел с ними, сзади, дремал, приткнувшись в щель между мешками. Сколько ж это он ночей не спал? А Ваньке и совсем сейчас не до сна, он среди тех, кто остался для обороны. Может быть, они уже вышли навстречу первым отрядам подступающих белочехов… Нет, страшно за Ваньку опять же не было, почему-то не было, никакого опасения, что он может погибнуть - и речи о том быть не могло, только печаль, сколько ещё ему предстоит трудов и тревог… Пашка, верно, сколько их поторапливал, что уезжать пора, столько и сам внутри себя сердился - не больше и ему хотелось покидать город. Сколько было разговоров, что белые вот-вот нагрянут - вот, видать, и приелись, прошла первая паника, уже храбрились - да чёрта лысого они войдут, развернутся на подступах, как отряды обороны вдали увидят, и вот Пашке тоже хотелось быть в таком отряде обороны, чтобы лично видеть, как сверкать их пятки в пыли будут. А приходилось ехать в обозах, вывозивших из города несколько семей рабочих со сталелитейного завода - у кого отцы или деды ещё до революции в активистах значились, тем с вражескими силами встречаться совсем не улыбалось. Ну, вот под такую-то песню и вывезли семью Трифоновых, пустив домысел, что покойный Прохор тоже каким-то активистом был, хотя было это некоторым преувеличением. И хоть и не хотелось Марии оставлять дом, в котором только-только чистоту и красоту навела, а понимала, что необходимо. Всё же лучше на авось где-нибудь подальше надеяться - может, и не опознают её никто из захватчиков, а шальную пулю схлопотать всегда не исключён вариант.

- Ничего и не дрянная дорога, вон, какой хороший мосток из шпал наведён. Проедем…

- Куда проедем-то? Говорю ж, на тракт выворачивать надо, не обогнёшь ты тут эту гать, как ни старайся.

Лошади вдруг беспокойно заржали и встали, крутя головами и фыркая. Сонно завозилась, протирая глазёнки, Матрёнушка, заозиралась и Мария - что-то тревожное повеяло вдруг в воздухе. Болота… не даром люди их не любят, и каких только страшных историй не рассказывают о них. Белый день сейчас, конечно, самое неподходящее для разгула нечисти время, однако словно завис, дрожа, сырой горьковатый воздух, словно смотрит на них из каждого просвета между сосёнками и берёзками, которые словно не по воле ветра качают тощими ветвями, а по своему почину, вернее - некой единой неведомой силы, грозно так, многозначительно… Не живым его хочется назвать, конечно, вовсе даже не живым. В кладбищенской ночной жути больше жизни… Сорвалась с ближайшей маковки ворона, полетела, каркая, куда-то за тёмные вершины в серое пасмурное небо. Старая Олёна истово закрестилась.

- Поедем-ка отсюда, мил человек… Нехорошее место. Вон, и лошади встали.

- И впрямь разворачивайся, - поддакнул и Егорий, - оно бабку-то слушать нечего, ей везде черти мерещатся, но ведь увязнем же здесь…

- Да чёрт с вами, разворачиваться так разворачиваться… Чего сами за вожжи не брались, раз умные такие?

Пашка перебрался ближе, приобнял, опрокидывая себе на грудь.

- Ты чего дрожишь, Маруся? Мальца вон перепугала…

- Не знаю. Ворона это проклятая, верно, перепугала и меня, и его… Нервы это всё и глупости. Только правда… нехорошо тут как-то, и сон мне сразу вспомнился, что ту ночь снился…

Ожидала, что рассердится, ну или разворчится хотя бы на эту глупую суеверность. Но не рассердился и ворчать не стал. Не такой он, Пашка, чтоб даже сам усталый, измотанный, света белого уже не видящий, раздражению на кого-то поддавался.