Приёмыши революции (СИ)

- Ну, это всё и не странно совсем, положим. Как-то оно последние деньки для всех нас нелёгкими были, и для тебя тоже. Вот отъедем подальше от неспокойных этих мест, отряхнёмся, успокоимся - и все страхи у тебя пройдут. Что за родителей вся тревожишься - это понятно… Ты помолись, и полегче станет, а там и некогда тревожиться, на новом месте обустраиваться надо.

- Паш, ты это… серьёзно?

- Что, про молитву-то? Ну… это я тебя в пустых измышлениях укреплять, конечно, не намерен. Однако ж всему своё время. Враз веру оставляют и к правильным убеждениям единицы приходят всё же, а для большинства это путь трудный. Я вот, например, не меньше чем год маялся. Но своим чередом, если уж оно началось, понимание и прозрение, то всё равно произойдёт и завершится. Как и революция наша - она не в один день делалась, а делается и по сей день. Молитва - это ведь что такое? Это не способ другому человеку помочь, ты до него своей молитвой не достанешь, а способ себе самому помочь. Когда объективно и по существу ничем вообще помочь не можешь, а беспомощность она человеку вообще хуже ножа, то и молишься, как бы жалобу свою и надежды свои изливаешь. Тут полезнее на мой взгляд кому другому выговориться, но не можешь - так пусть внутри себя. Тебе сейчас это облегчение какое-то - так молись. Просто помни, что молитва - дело не вредное, однако и пользы не несёт никакой.

- Что ж ты безбожник-то такой, Пашка… Нешто полагаешь, бог тебя обидел чем?

Павел улыбнулся - улыбнулись и глаза его, красные, невыспавшиеся, своим синим светом сейчас неласковое серое небо заменяющие.

- Не, ничем не обидел. У других вот бывало - в вере разочаровывались, когда за мать больную молились, а бог не спас, или отца несправедливо осудили, на каторгу сослали - а бог неправедных судей не покарал, так и прожили до старости в сытости и неге, без всякого для богобоязненного люда урока… У меня ничего такого не было. Просто… я не в бессилии бога уверился, а в силах своих собственных. Понял, что как в мире делается, понял, и почему люди в церковь ходят. И увидел, что пустое это. В своё время и ты увидишь.

19 июля, Москва

- Это скверно, конечно, когда родства своего не знаешь, - покачал головой Ицхак, - ты даже не знаешь, сирота ты полный или подкидыш-отказник? В смысле, живы ли родители?

Алексей запнулся, судорожно вспоминая, до чего в плане проработки легенды договорились вчера с Аполлоном Аристарховичем, но Ицхак не требовал, оказалось, немедленного ответа:

- Потому что если они где-нибудь живы, это б было очень хорошо их разыскать, хоть и большая это, конечно, проблема… Ведь у них могут быть другие дети, и при том здоровые, и они могли бы быть тебе полезны… Нам с Леви в этом плане всё же повезло несказанно.

Они сидели в гостиной - небольшой, уютно обставленной комнате, куда выходили двери комнат Миреле и Лилии Богумиловны. Последняя иногда с улыбкой называла гостиную «младшим кабинетом», потому что всё свободное пространство у стен занимали шкафы с книгами. Что и говорить, все потребные книги в кабинете Аполлона Аристарховича и его спальне не поместились бы, их и так там было столько, что Лилия Богумиловна долго ворчала каждый раз, делая там уборку - перекладывать огромные стопки, стоящие на столах и прямо на полу было трудом в чём-то даже каторжным, но «плюнуть на это» и подмести-помыть ограниченный пятачок свободного пространства между ними, как уговаривал доктор, старушка не соглашалась никогда - уборка так уж уборка, она ничего не привыкла делать наполовину. Кроме книжных шкафов, в гостиной стояли три кресла-близнеца, журнальный столик, ещё один столик с граммофоном, низкий диванчик. Стояло раньше пианино, теперь перемещено в комнату Миреле - когда она играет, в гостиной всё равно прекрасно слышно.

- Я не думаю, что они могли бы мне помочь и тем более что правомочно б было их об этом просить, - нашёлся наконец с ответом Алексей, - потому что как полагаю, достатка они низкого и жизнь их и без того нелёгкая, и я вовсе не сужу их за то, что от меня отказались.

Трудно врать. Ему и прежде, конечно, врать случалось, да разве такой грех не бывал хотя бы раз в жизни каждого мальчишки, однако никогда прежде так многое не зависело от того, насколько хорошо и убедительно он соврёт. И ещё тяжелее было от того, что стыдно было врать Ицхаку, который, как чувствовалось, по крайней мере, Алексею, был с ним всегда честен.

- Это-то понятно, - кивнул тот, - однако и я не про денежную помощь. Аполлон Аристархович нас без всякой платы держит, денег он лучше у богатеев каких-нибудь выпросит, пусть в кои веки за хорошее дело отдадут, а пользу они могли б тебе дать непосредственную, дав свою кровь.

- Кровь? - Алексей так и подпрыгнул в кресле в неописуемом шоке.

Миреле, хоть не видела выражения его лица, рассмеялась - хватало, верно, и интонаций.