Приёмыши революции (СИ)

Можно ведь, говорила себе Ольга, надеяться, что эта вспышка окажется недолгим увлечением, угаснет. Но проходили недели, проходил месяц за месяцем, а не угасало. Можно ведь любить исключительно духовно, оставляя чувства чистыми, не допуская в них ничего плотского… Увы, Ольга очень хорошо понимала, что не быть этому чувству свободным от плотского, потому что как есть оно именно земное, естественное притяжение женщины и мужчины, притяжение плотское, желание соединиться и стать плотью одной. Будь она, может быть, моложе годами, она нашла бы достаточно в своём сердце восторженности, чтобы довольствоваться любованием своим избранником, звуком его голоса, простыми, братскими касаниями его рук. Но она была вполне развитой молодой женщиной, и её женское естество требовало того, что положено ей природой, что было её священным правом, к чему на самом деле не было никаких природных нерушимых преград. Ольга просыпалась ночами, рыдая в подушку, и стократ тяжелее и горше ей было от понимания, что то же чувствует и любимый ею человек, страдая к тому же от убеждённости в великом грехе перед Создателем. И как ни искала выход, она не могла его найти…

========== Июль-конец 1918, Татьяна ==========

Июль 1918 - конец 1918, Усть-Сысольск

Жизнь на новом месте сразу была какой угодно, только не скучной - в городке, который можно было пройти из конца в конец пешком, особо не напрягаясь, ещё слышалось эхо бывших совсем недавно потрясений, по силе необыкновенных для его размера, и чувствовались отзвуки потрясений грядущих - эхо гремящих совсем недалеко военных действий. Пааво, как и ожидалось, нашёл работу в районном комбеде, и тут, нельзя не сказать, хорошо подходили и работа Пааво, и Пааво работе. Сам крестьянин по рождению и всей семейной истории, он проявил к вверенному делу не только интерес и энтузиазм, но и показал рациональность и дальновидность, делая в своих поездках по деревням многочисленные записи о положении дел, о состоянии пахотных земель, сельскохозяйственного инвентаря, количестве кормового и тяглового скота, беседуя с крестьянами и вынося по итогам предложения руководству относительно будущего сезона работ, какие реформы и усовершенствования в первую очередь стоило бы внести.

Старик Пертту отпускал товар в лавке, бывшей прежде одной из сухановских, напару со снохой, которая подменяла его, когда слишком уж у него начинали ныть ноги, так по очереди они работали либо сидели с детьми и вели нехитрое хозяйство. Хертта сидеть дома не стала, устроившись на маслобойню и найдя эту работу интересной для себя и приятной - «силы-то у меня ещё есть, дай бог, и ещё долго будут». Про Лайну семейство говорило, что она поправляет здоровье после тюрьмы, чем вызывали сочувствие товарищей по работе и смущали Татьяну - на самом деле, конечно, первые почти два месяца она сидела дома потому, что учила язык и семейную историю до меры достаточной, чтобы не бояться разоблачения. Так же она занималась с Рупе и Ритвой посильными домашними уроками, помогающими в том числе ей практикой в языке.

Однако осенью, когда Рупе пошёл в школу, а Ритва - в руководимый её же матерью детский сад (необходимость в детских садах встала тогда острейше, немало семей отправили кормильцев добровольцами в Красную Армию, женщины работали, работали в большинстве своём и старики, и старшие, не имеющие своих семей дети), она сказала:

- Мне нужно пойти работать. Нехорошо, если я буду жить на вашем иждивении и тем более нехорошо это теперь, когда Пааво тоже хочет идти добровольцем.

- Хорошо, дочка, желание твоё благое. Куда же ты хочешь идти работать?

- В госпиталь! Есть ведь здесь госпиталь? Дело это, в нынешних обстоятельствах, самое правильное и необходимое.

- Госпиталя тут нет, но какая-то больница есть… А ты что же, дочка, медицинское дело знаешь?

- Немного знаю, - улыбнулась Татьяна.

Больница действительно привела её в ужас. Маленькая, одноэтажная, снаружи она была, слов нет, нарядной и даже представительной, вот только на больницу походила мало, а изнутри ещё менее. Рассчитанная всего на 35 мест, сейчас она была пуста, как пояснил не очень твёрдо стоящий на ногах сторож, он же санитар - лекарств не осталось, вот никто и не лечится. Доктор и фельдшера разошлись, кто-то, кажется, даже уехал из города. Не хватало кроватей, кто и когда их растащил, сторож сказать не мог, в операционной не было ровно никаких инструментов - как пояснил сторож, доктор забрал их с собой, «чтоб не растащили». Татьяна решила не задавать вопроса, зачем же тогда нужен тут сторож, она отправилась к доктору. Доктор, видом своим и обращением вызвавший в ней уважение и расположение, высказался однозначно, что возрождать больницу - дело необходимое и правильное, только вот материальная база её теперь совсем бедственная, в аптеке едва ли осталось что-то кроме бинтов, аспирина и глазных капель, а ведь эта аптека одна не только на весь город, а и на весь уезд. Что же говорить о госпитале - это совершенно нереализуемая затея, для этого нет ни места, ни средств, которых нет и для больницы-то.