Приёмыши революции (СИ)

И в самом деле, Елисейку, щуплого пятнадцатилетнего мальчишку, конь слушался прямо-таки беспрекословно. По осени так же дед привёл купленную (как поняла Настя, Роза на прожитьё с приёмной внучкой сколько-то деду передала, деньгами или каким товаром - неизвестно) корову Паскуду. В имени дед был неповинен - корову так назвали прежние хозяева, и как оказалось, заслуженно. Настя долго сетовала Елисейке, какой такой подход к этой-то бестии нужен - ни разу её подоить спокойно не удавалось, хорошо, пока только подойник опрокидывала, а не в лоб копытом засвечивала. Один раз, не выдержав, Настя оходила разбушевавшуюся скотину хворостиной, после этого корова несколько присмирела, а спустя какое-то время и вовсе смирилась с существованием в её жизни назойливой девчонки. Собачка Марта, надо сказать, в новой своей жизни освоилась прекрасно, дед варил ей кашу и размачивал хлебушек - зубы у Марты были очень плохие, возможно, потому, что в прежней её жизни её много кормили сладким, как часто бывает с комнатными собачками. Настя расчёсывала ей шерсть специально для неё выделенным гребешком, раз в две недели купала в лохани, тщательно выбирая из густых собачьих косм репьи и колючки, собака эту процедуру мужественно терпела. У деда, кстати, был свой пёс, Трезор, очень старый, дед его привёл с собой, когда здесь поселился, и пёс и тогда не был молод. Марту он принял на удивление хорошо, и скоро Настя умилялась их трогательной дружбе.

- Будут у тебя, дед, щенки породы, ни в одном справочнике не описанной, - говорила Роза, когда заезжала их проведать.

Однако щенки у Марты не родились - то ли Трезор был для такого дела слишком стар, то ли и сама она была уже в возрасте не детородном. Поэтому так и сидели они обычно вдвоём на солнышке, вытянув лапы и изредка ловя пастью пролетающих мух - беспородный пёс Трезор и болонка Марта.

В общем, получилось у Анастасии в это лето и осень словно второе детство, при том детство счастливее не бывает, одна только проходила через три эти месяца печаль - отсутствие каких-либо вестей о родных. Но тут уж ничего не поделаешь - во-первых, нельзя значит нельзя, во-вторых, даже если б и было можно, вести до этой глухомани доходят с трудом. Роза только и сказала, что да, Екатеринбург Колчаком взят, а больше ей ничего не известно. Может быть, успели их при отступлении куда-то эвакуировать, а может быть, и не успели, конечно…

- Во всяком случае, Колчак о том ничего не писал, уж нам сюда точно.

Об остальных она только слышала, что Алексея отправили в Москву, а кого-то из сестёр в Новгород. Оставалось утешиться тем.

Очень хотелось Анастасии написать матери и сёстрам, что всё с ней не просто хорошо, а замечательно, как здесь красиво и интересно - лучше, пожалуй, даже, чем на их любимом отдыхе в Ливадии, написать о друзьях - тут, конечно, маменька бы ей много чего высказала, что дружит с мальчишками, да ещё младше себя, это правда, поведение её в общем отнюдь не достохвально, это она и сама понимала. Да как здесь иначе, если в избе у деда и книг нет, и для рукоделия он сроду ничего не держал (можно б было, правда, чего-нибудь попросить у женщин в деревне, но тут уж, положа руку на сердце, не хотелось, вот уж правда, вместо рыбалки и сбора грибов-ягод с товарищами она б сидела за вышиванием!), и деревенская церковь сейчас стояла закрытой, потому что батюшка Киприан перешёл к коммунистам, сбрил бороду и заседал сейчас в сельсовете, сказав, что в священство его матушка отправила, его собственной воли не спрашивая, десять лет своей жизни он на это загубил, а теперь - баста. Коли хотят, пусть другого попа присылают, а он положил рясу в сундук, выходил со всей деревней на сенокос и сошёлся с расстриженной монахиней, которую привёз из города, куда ездил докладываться о сложении с себя своего служения. Или о женихах ей тут думать? Парней в деревне было мало, кто ещё прежде убыл в город на заработки, кто теперь на фронт. Бывала она, конечно, в деревне, и на собрании была, где Роза произносила речь о положении дел на фронтах и о том, как необходима Советской власти поддержка крестьянства, и на деревенских танцах. Танцевала даже с одним парнем - ничего, с лица приятный, а что руки от работы заскорузлые - так её собственные теперь такие же. Потом чуть с его невестой Васькой, Василисой, не подралась, но ничего, поругались-разговорились, перешли от неначавшейся войны к миру, лузгали потом семечки и хохотали над частушками - скабрезного и местами, чего греха таить, прямо матерного содержания. Да уж, не стоило б о таком маменьке писать. Да и бумаги, в общем, не было, для писем-то.