Приют гнева и снов

– Значит, Гарри и его отец отдалились друг от друга? – спрашивает Диамант, когда я прихожу в себя.

– Да.

Он записывает что-то в блокноте и поднимает взгляд.

– Могли бы вы назвать своего нанимателя хорошим человеком?

– Да, он мне нравился. Он был… интересным. Немного странным, возможно, но он был добрым.

Диамант кивает.

– Тогда, вероятно, вина лежит на Гарри. В конце концов, это он преследовал вас с ножом.

– Нет. – Даже не знаю, почему я так в этом уверена. – Нет, точно нет. Гарри… Он был… – В голове совершенно пусто. – Даже не знаю.

На глаза наворачиваются слезы. Я утираю их, бросаю взгляд на Сливу – вдруг она заметила, но она безучастно смотрит в окно, будто спит с открытыми глазами. И хорошо. Не могу позволить себе показать слабость. Малейший признак слабости – и мне конец.

Диамант наливает чай, повернувшись ко мне спиной. Этот ритуал по какой-то необъяснимой причине производит на меня успокаивающий эффект – горячая золотистая жидкость разливается по чашкам, ложка звякает о фарфор.

Неужели это Гарри тащит меня за волосы из болота, позволяя затылку биться о камни и ветки? Страх, ужас, пришедшие из ниоткуда, сковывают меня изнутри, пригибают к земле, пока я не чувствую, что готова рухнуть на пол.

Диамант поворачивается – и вот у меня в руках горячий сладкий чай, и я чувствую себя лучше, еще не хорошо, но уже лучше. Ужас теперь обуздан, и мне почти удается забыть о нем. Почти.

Этим человеком из моих кошмаров не может быть Гарри. Глаза Гарри грозят опасностью, да, но иного рода опасностью, совершенно иного.

Глава 16

Сегодня я пишу о Гарри, о его глазах и скрытой в них опасности, о его руках и обкусанных ногтях. Диамант неправ насчет него, я уверена, но еще не до конца. Я должна вспомнить.

Я подробно описываю его: взъерошенные волосы, длинные конечности, темные глаза, черные ресницы на коже цвета слоновой кости. Описываю его взгляд, как от него одного воспламеняется мое тело, как он пробуждает во мне жажду чего-то греховного, чего не должна желать ни одна порядочная девушка. С каждым словом, с каждой буквой его образ размывается все сильнее. Он становится контуром, переставая быть человеком. Слов недостаточно, чтобы вернуть его, – и поэтому я начинаю рисовать. Я рисую его глаза по памяти, но они больше похожи на схемы, чем на глаза настоящего человека, и не имеют ничего общего с его глазами. Его руки, его пальцы. Но нет, они выходят либо короткими и щуплыми, либо длинными и тонкими с грязными ногтями, как у Прайса.

Бесполезно. Я до боли сжимаю карандаш. Должен же быть какой-то способ. Я закрываю глаза и вижу свою руку, а в ней лист бумаги, список живых существ – растений, лишайников и мхов. Я вижу, как бегу через церковный двор и мимо деревьев.

* * *

Вот и болото, а там Гарри – стоит среди боярышника. Он наблюдает за мной прищурившись, в его глазах угадываются те же нечестивые мысли. Медленно, о боже как медленно он подносит сигарету ко рту и зажимает ее губами. Этими безупречными губами, которые…

Все исчезает. Болото, деревья, Гарри – исчезает все.

Лишайник и мох, записываю я. Вижу запись, сделанную бисерным, судорожным почерком мистера Бэнвилла, вижу ее так же ясно, как если бы она лежала передо мной, но больше ничего нет, абсолютно ничего. Я рисую окно, но это не более чем мое окно с ненавистной задвижкой, и не позволит мне вернуться в прошлое. Тогда остается решетка или стул. Рисую их, и прошлое отдаляется все сильнее. Мертвый жук застыл на спине – может это подойдет? Он запросто может оказаться одним из образцов мистера Бэнвилла, в конце концов, это заставит меня вернуться в лабораторию, а там я смогу найти Гарри. Тогда я найду его.

Ничего. Есть только эта комната, этот спертый воздух. Прошлое – тускло, плоско, безжизненно, будто оно принадлежит кому-то другому, оно остается бледным и незначительным, обыденным, не представляющим для меня никакого интереса.

Мои рисунки делаются неровными и мрачными. Карандаш прорывает бумагу. Воспоминания по-прежнему ускользают. Каждый взмах карандаша вычеркивает очередной образ. Где он? Куда же он исчез?

– Гарри, – шепчу я. – Гарри, вернись.

Но его нигде нет. Я должна заставить его вернуться. Я нарисую его на этих последних драгоценных страницах, и на этот раз все точно получится. Нарисую это лицо и губы. Я заставлю его прийти ко мне.

Я нажимаю карандашом на бумагу. Треск. Графитовая линия обрывается. Зияющая черная дыра смотрит на меня.

Грудь содрогается. Больше я ничего не смогу нарисовать. И застряну здесь навечно. Нет, если я найду грифель, то буду рисовать им. Дрожащие пальцы шарят по одеялу, по кровати. Ничего. По складкам юбок. Пожалуйста, будь там. Пожалуйста. Ничего.

Что это было? Что это за стук? Грифель ударился о дерево, о половицы.