Приют гнева и снов

Я просыпаюсь в той же темной комнате, с той же полоской света на полу, но что-то изменилось. Этот запах, будто запах ржавого металла.

Я сажусь. Мой ребенок. Где он? Я обхватываю живот.

– Где ты?

Толчков нет. Ничего.

Значит, ребенок родился? Но тогда куда я его положила? Здесь так темно, что он может быть где угодно. Я стараюсь не дышать и различить другое дыхание – маленького, крохотного существа. Ничего.

Засовы сдвигаются, и входит медсестра. Наверное, это она его забрала, но она появляется в комнате с пустыми руками.

– Что вы сделали с моим ребенком? – говорю я.

Она хмурится.

– Мой ребенок. Я не могу его найти.

– Нет никакого ребенка, – говорит она. – Пуповина обмоталась вокруг шеи. Она и удавила ее.

Так и вижу эту серую веревку вокруг этой бесценной шейки.

– Это была девочка?

Медсестра наливает какое-то лекарство в мензурку и подносит ее к моим губам.

– Лучше забудь обо всем этом.

– Забыть о моем ребенке? Я никогда ее не забуду. – И сон наваливается на меня.

Дверь заперта, в комнате темно. Если бы я могла видеть небо, дневной свет, возможно, я могла бы думать. Вместо этого я забываюсь сном, похожим на беспамятство, который прерывают внезапные, словно острая боль, кошмары, от которых я просыпаюсь в поту.

Медсестра снова здесь, она принесла еду и лекарство. Она моет меня, проверяет у меня между ног, цокает, затем перевязывает мне грудь.

– Это чтобы не было молока, – объясняет она.

Но это не помогает. Молоко все прибывает, пропитывает повязку. Каждый раз, как она снимает ее, молоко брызгает на нее, на пол, повсюду. Его так много. Впустую, все это потрачено впустую.

Откуда-то доносится плач.

– Это мой ребенок плачет?

– Это кот.

И снова плач – на этот раз крик дольше и меньше похож на детский. Она права. Просто старый кот гоняет мышей. Она перевязывает меня еще туже, чем раньше, так что я едва могу вздохнуть.

– Завтра тебя увезут.

– Увезут? Но куда?

Она молчит.

– А как же мой ребенок?

Она смотрит на меня.

– Умер. Сама знаешь. Видела же ее, помнишь? Серое безжизненное тельце?

Да. Да, конечно. Моего ребенка больше нет, она мертва. Моя маленькая Вайолет. Исчезла, словно я и не носила в себе семени, из которого выросли ручки, локотки и ножки. Исчезла, словно ее и не было, словно Гарри никогда не целовал меня, не обнимал, не любил.

– Давай-ка без этого, – ворчит сестра, и я понимаю, что плачу. Она прикладывает тыльную сторону ладони к моему лбу. – Это все лихорадка.

– Я все время забываю, что она мертва, – произношу я сквозь слезы. – Все забываю.

Она протягивает мне чашку с горькой жидкостью коричневого цвета.

– Выпей это, станет полегче.

– Да. – Я послушно выпиваю лекарство. Выпиваю его и засыпаю.

Я просыпаюсь посреди ночи от какого-то звука – что-то скребется у двери. Это засовы. Кто-то сдвигает их – медленно и тихо. Сестра никогда не приходит ночью. Гарри наконец-то пришел за мной? О, пожалуйста, пусть это будет он. Может, наш ребенок у него. Да, она должна быть у нее. Наверняка она спит у него на руках, цела и невредима, он передаст ее мне, а потом мы втроем будем счастливы. Сердце замирает при одной мысли об этом.

Дверь приоткрывается. Отчего же он так медлит? Почему колеблется? Я стараюсь не дышать и вглядываюсь в темноту. Это он? Правда?

Нет, силуэт слишком низкий. Но это мужчина.

Нужно подняться. Нужно, но я так слаба.

– Это моя комната, – говорю я. Этот человек ошибся комнатой и сейчас уйдет к себе. Нет, он не слышит меня и входит, закрывая за собой дверь. Что-то в этих скрытных повадках, медленной и нерешительной походке заставляет кровь стыть в жилах.

– Прочь отсюда!

Он приближается ко мне, к моей кровати, и я узнаю эту походку. Я знаю ее.

– Нельзя, чтоб ты трепала языком, а? – говорит он, и я вспоминаю, что он со мной сделал.

Кровь стучит в висках. Пусть это будет всего лишь очередной кошмар. Пожалуйста.

– Нельзя, чтоб ты проболталась госпоже.

– Я не проболтаюсь. Ни слова не скажу, правда.

Он смеется, но ружья у него с собой нет. Он забыл его. Он думает, что я не способна постоять за себя, но он ошибается. Как же он ошибается.

Я откидываюсь на подушку, подношу руку ко лбу.

– Я так слаба, помогите мне!

Подходи. Давай же. Давай подойди и узнаешь, как я беспомощна. Вот так. Еще ближе.

Он нависает надо мной.

И еще ближе. Дай мне заглянуть в эти холодные глаза, как у мертвой рыбы – такие холодные и полные ненависти.

Он склоняется надо мной, а вот и они – черные дыры, окна в его душу, влажные и податливые. Влажные и податливые – когда мои пальцы с силой вонзаются в них.

Господи, как же он вопит, этот крик и мертвого подымет.

Я бросаюсь к двери, пока он вопит, как недорезанная свинья, – все визжит и визжит. И не смолкает. Я вылетаю из комнаты и уже мчусь по ступеням.

Это место мне знакомо. Двор Эштон-хауса. Все эти месяцы я провела над сараем. Он в нескольких ярдах от главного дома. Все эти месяцы.

Сверху доносится грохот. Прайс снова на ногах. Сейчас он будет здесь. Он не заставит себя ждать. Не так долго, как хотелось бы.

Болото. Больше идти некуда. Осталось только болото.

Я бегу, чувствую, насколько тяжелы грудь и живот. Я бегу черед двор, через дорогу, мимо церкви. Деревья так далеко, они расплываются, словно окутаны туманом. Нет, не туманом – я моргаю, и он рассеивается, потом возвращается, и я едва вижу.

Я спотыкаюсь о камень и падаю, руки царапает, словно обжигает, каменная плита. Я так устала, что хочу заползти за могильный камень и заснуть, но нет. Тогда он найдет меня, учует меня и убьет. Болото – болото и безопасность – в каких-то ярдах от меня. Если бы я только могла добраться. Я хватаюсь за могильную плиту и поднимаюсь на ноги. Дорога позади пуста и тиха, церковный двор тоже. Может, он и не доберется сюда. Может, я ослепила его. Нет – там за церковью что-то движется.

Шатаясь, я иду дальше, за деревья, пересекаю ручей и дальше, в самое сердце болота, так далеко я еще не заходила.

Мне открывается обширная бесплодная пустошь. Затопленные земли тянутся до самого горизонта, мерцая в лунном свете, который отчего-то кажется неземным. Из облаков выступает полная круглая и маслянистая луна, становится светло как днем, и прятаться больше некуда.

Это не мое болото. Не то болото, что мне знакомо.

Я поворачиваю обратно к деревьям, осталось не так далеко. Там впереди лежит ручей, наш ручей, мой и Гарри. Теперь я знаю, куда ступать, я так часто бывала здесь с ним. Боярышник, словно защитник, укрывает меня. О, защити меня! Защити меня от него, от этого дьявола! Я пойду к иве, в темноту.

Земля уходит из-под ног, мир наклоняется. Болото больше меня не узнает. Оно видит во мне чужака и хочет, чтобы я ушла.

– Это я, всего лишь я.

Деревья вздыхают и шепчут – и вот теперь они узнают меня, приветствуют. Болото обнимает меня, словно мать – ребенка.

Я смотрю на деревья и жду. Здесь так холодно, я проголодалась и так устала. Я съеживаюсь среди зарослей боярышника. Веки тяжелеют, но я не позволяю им сомкнуться. Зубы стучат против моей воли. Движение – среди деревьев пробирается фигура, крадется злая тень, дух тьмы. Сердце пропускает удар. Это он. Эта бесшумная крадущаяся поступь принадлежит только ему.

Его силуэт отчетливо вырисовывается, он стоит с толстой тяжелой веткой в руке.

Стараюсь выровнять дыхание, прикрывая рот рукой. Здесь он до меня не доберется, к тому же я надежно укрыта плотными колючими зарослями боярышника.

Эхо разносит его голос над болотом:

– Я знаю, ты здесь. – Он стучит палкой плашмя о ладонь, вертит ее из стороны в сторону. – Такие, как ты, всегда кончают на болоте.

Его поиск нетороплив и методичен. Спешить ему некуда.

– Скоро найду тебя! – рычит он. – Быстрей выйдешь, быстрей с этим покончим.

Он замечает меня и замирает, как хищник при виде жертвы.

Он не может приблизиться ко мне, если не знает каждую кочку и канавку, каждую скрытую ловушку, которой грозит болото.

Он шлепает по мелководью, отсчитывая каждый шаг ударом палки по ладони. Он знает это болото так же хорошо, как и я, но сегодня полнолуние, и река выходит из берегов, весеннее половодье. Я оглядываюсь в поисках укрытия. Вода, кругом одна вода.

Он оскальзывается и ловит равновесие. Забери его. Забери его, а не меня. Прайс едет и запинается, но он уже так близко, что я вижу его рот – эту пещеру, из которой вырывается зловонное дыхание. Слишком близко.

Разворачиваюсь и делаю шаг в неизвестность, во тьму, моля болото о пощаде. В грязи так скользко, но это его не останавливает. Шаг, еще шаг, вода уже подбирается к коленям. Я замираю, вслушиваюсь. Тишина. Возможно, он утонул. Да-да, не может же он нормально видеть такими поврежденными глазами.

Что-то ловит меня за волосы, хватает и тянет. Я падаю на спину, и меня тащит, он тащит меня за волосы по воде на сухой участок. Он тащит меня обратно к иве по земле и камням. Я барахтаюсь, пытаясь найти под ногами опору, но он слишком силен, слишком быстр.

Все кончается так же внезапно, как и началось. Болото поглотило его, я так и знала. Мое болото, мой спаситель. Все тихо и спокойно, тишину нарушает только мое сбивчивое дыхание и нежное журчание ручья, вода плещется о берег, как в те летние дни с Гарри, когда солнечный свет пробивался сквозь деревья и мы лежали в объятиях друг друга.

Вспышка лунного света. Прайс. Надо мной стоит Прайс, на его лице читается ликование.

Я бью его промеж широко расставленных ног, и снова, но он лишь пошатывается, не теряя равновесия полностью, и ревет.

Палка лежит там, где он бросил ее. Он замечает ее и бросается за ней, но я ближе. Мои пальцы смыкаются на ней, и я вскакиваю. Это мой единственный шанс выжить. Если не остановлю его, он убьет меня. Замахиваюсь и бью его по голове сбоку. Удар больно отдается в локоть, но ему должно быть больнее. Должно быть.

Он отшатывается, хватаясь за голову.

И снова – удар с плеча. Сбоку. Этого мало. Он все еще держится, сложившись пополам, его глаза безумны, он смеется. Сумасшедший. Поднимаю палку и обрушиваю на его голову – он падает. Оружие выскальзывает из рук, но это уже неважно. Теперь он мой. Делаю шаг к нему – но нет. Это чудовище из кошмаров восстает из воды и приближается, ползет на коленях, шатаясь, проклиная. Кровь струится со лба. Он размазывает ее по глазам, моргает, тянется ко мне, но промахивается. Он не видит, по крайне мере уже не так хорошо, как раньше.

Я оскальзываюсь в грязи. Падаю спиной в трясину, прямо в воду. Он прижимает меня ко дну, еще и еще. Боль в груди. Он давит на меня всем весом, не могу вздохнуть. Пальцы шарят в грязи, отчаянно пытаясь ухватить хоть что-нибудь. Они смыкаются вокруг камня. Да, да, он достаточно острый.

Свободной рукой хватаюсь за его куртку. Один шанс. Поднимаю голову, делаю вдох и замахиваюсь изо всех сил. Удар приходится ему в самый висок, и больше я не чувствую на себе его веса.

Я сажусь, даю измученным легким наполниться воздухом. Но с ним еще не покончено. Прайс стоит на четвереньках, пытается подняться на ноги, шатаясь из стороны в сторону. Собрав оставшиеся силы, я переваливаю его на спину и сажусь сверху.

Палка у меня в руках. Пальцы смыкаются на ней, я поднимаю ее высоко. Его голова поднимается из воды, и в глазах наконец читается страх. Я давлю еще и еще, пока он сопротивляется и брыкается, но теперь он слабее, он слишком слаб, чтобы отбросить меня. Грязный рот распахивается в беззвучном крике, но воздух не вырывается из него. Только вода.

Все стихает. Ничто больше не тревожит воду.

Это уловка. Я достаточно умна, чтобы не попасться на нее, умна, как любой мужчина. Я давлю еще и еще. Он вскочит, стоит мне сдвинуться. Продолжаю давить на него коленями, пока вода все прибывает.

Я жду, смотрю и жду.

Застывшие глаза не отрываются от ночного неба. Из грязного рта вырывается беззвучный крик, он все длится и длится.

Вода спокойна, Прайс неподвижен. Нужно сдвинуться с места или вечно лежать рядом с тем, кого я ненавижу больше всего на свете.

С трудом слезаю с него и ковыляю обратно по грязи к иве. Он должен быть мертв, но я не смею отвести взгляд от носка ботинка, выглядывающего из воды. Пока он в поле зрения, я в безопасности.

Нет, я не в безопасности, еще нет. Здесь его может увидеть кто угодно. Его найдут – и что тогда будет со мной? Из-за этого чудовища меня повесят?[22]

Вокруг меня одна вода, но слева виднеется навес, а под ним темная глубокая заводь. Почти по пояс в болоте я выталкиваю Прайса и перекатываю его тело туда. Руки болят. Не смогу это сделать. Просто не смогу. Вода ледяная, но с меня катится пот от ужаса перед содеянным, от страха при мысли о петле висельника. Выпрямляюсь и расправляю плечи. Еще одно усилие – и здесь уже начинается склон, он скатывается легко, соскальзывает в пустоту. Словно ее подготовили специально для него, так хорошо он туда помещается. Я заталкиваю тело ногами, впихивая его на место, а затем наваливаю сверху камни и ветки, чтобы спрятать его. Он полностью скрыт. Никто никогда его не найдет. Юбки тянутся за мной по воде и грязи, и наконец я выбираюсь на сухой участок. Болит каждый сантиметр тела. Усталость уже достигла такой степени, что мир расплывается перед глазами. Вместо дерева я вижу сразу два, и они дрожат и качаются, отказываясь стоять смирно.

Я моргаю и перевожу взгляд на мерцающую воду.

– Ты умрешь во грехах своих, – говорю я.

И смеюсь.