Приют гнева и снов

– Девочка очень похожа на него, – говорю я, – очень, но она не знает его. Как так вышло? – Мне страшно услышать ответ, так страшно, что я дрожу с головы до пят. – Где он?

– Его нет.

– Нет?

На лестнице раздаются шаги, их сопровождает надсадный кашель. Я узнаю этот кашель – чахотка, фтизис.

– Куда он уехал? – Подхожу ближе. – Я напишу ему, расскажу, как умер его отец.

Она садится.

– Не сможешь. – Ах, так ей стало лучше. Снова эти властные нотки в голосе.

– Смогу – и сделаю это.

– О, ради бога! Да не сможешь ты написать ему, потому что он мертв.

Комната начинает кружиться. Я спотыкаюсь, наступаю на собственный подол и с трудом удерживаюсь на ногах. Мертв? Нет. Нет, этого не может быть.

Дверь открывается, и на пороге возникает миссис Прайс с открытым ртом, чайник скользит по подносу, от него валит пар, посуда дребезжит – и все это время… все это время он был мертв. А они дышат, и я дышу, когда он… он…

– Чай остынет, – бросает Имоджен.

Чай. Будто все в порядке, будто Гарри жив. Она уничтожила его, отравила его жизнь и уничтожила мою. И она беспокоится о чае.

Миссис Прайс кашляет без остановки.

Из-за двери выглядывает лицо. Лицо Гарри, но меньше, гораздо меньше – и это все, что от него осталось. Хотя бы какая-то частица его живет и дышит.

– Корделия, – приказывает Имоджен, – иди в свою комнату.

Ребенок исчезает.

Корделия? Гарри возненавидел бы это имя. А девочка даже не знает собственного отца.

Миссис Прайс разливает чай, струйка золотистой жидкости бежит по фарфору, сахар – ложка, две, звон металла о чашку, дзынь-дзынь. И он все еще мертв.

– Как он умер? – спрашиваю я.

Имоджен пожимает плечами:

– Подцепил какую-то заразу на этом проклятом болоте, думаю.

Заразу на болоте? На нашем болоте? Там, где лежит Прайс? Неужели снова виновата я? О нет. Мне этого не вынести, не могу оставаться в этой комнате больше ни минуты.

Я поднимаюсь.

– Неважно себя чувствую, придется злоупотребить вашим гостеприимством этой ночью.

Лишь несколько минут назад печать невыразимого ужаса на лице Имоджен привела бы меня в восторг, но не теперь.

Глаза миссис Прайс как всегда равнодушны и холодны.

– Ты здесь не останешься, милочка.

– Только на ночь, миссис Прайс. – Улыбнуться невозможно. – Утром меня здесь не будет. Уверена, ваша милая госпожа… – оборачиваюсь к Имоджен, – позволит мне задержаться на одну ночь, раз уж я проделала такой долгий путь. – Я встречаюсь взглядом с Имоджен. – Если она, конечно, не хочет, чтобы я написала…

– Нет-нет, – говорит Имоджен. – Ты можешь остаться на ночь, но только на одну.

Миссис Прайс открывает рот, закрывает его и разворачивается на каблуках.

Я тороплюсь за ней.

– Это правда – насчет Гарри?

– Много несчастных сгинуло на болоте, – отвечает она. – Много несчастных.

Она направляется к лестнице. Конечно же, она ожидает, что я буду спать на сыром чердаке, но я больше не служанка – и никогда ею не стану вновь.

– Я буду спать в комнате Гарри.

– Ты не посмеешь.

Хватаю ее за руку и притягиваю к себе.

– Ваш муж… ваш мерзкий муж творил невыразимые вещи со мной. Мне ничего не стоит убить вас. – Я щелкаю пальцами. – Ничего.

Остатки краски сходят с ее лица.

– Где он?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Знаю только, что это он убил мистера Бэнвилла.

– Нет.

Она отворачивается.

– Взгляните на меня. – Я встряхиваю ее за руку. – Отчего бы вам не спросить, что он сделал со мной? Наверняка вам должно быть любопытно.

Она вырывается и спешит в сторону комнаты Гарри.

– Возможно, вы и так все знаете, – произношу я.

Ее лица не разглядеть, но до меня долетает слабый всхлип, и весь гнев испаряется. Что же это за жизнь – быть женой этого чудовища и наконец-то освободиться от него только ради того, чтобы медленно умирать от чахотки? Эта бедная женщина и так наказана – без моей помощи.

Глава 37

Тик-так, качается маятник. Тик-так. Все качается, качается и качается. Я хожу по комнате Гарри взад-вперед, не поднимая глаз, каждый шаг отмеряют часы. Это возмездие? Око за око? Гарри за Прайса?

Я провожу рукой по холодному мрамору умывальника и представляю Гарри на этом самом месте, вот он причесывается, достает сигарету из портсигара. Вижу, как он смотрит из окна в поле, на заросли боярышника рядом с расщепленным дубом. Наверное, он видел, как я ходила там в тот день, когда пришел умолять меня любить его по-прежнему, а я отказала ему.

Эта кровать. Думал ли Гарри обо мне, лежа здесь? Мечтал ли обо мне? Эта кровать знает его лучше меня, лучше кого бы то ни было. Она пришла к нему в эту постель – пришла и забрала его душу. Плакал ли он в эту подушку, когда я сказала ему уйти? Сказала так бессердечно и холодно. Я знала, что он был сломлен, и все же заставила его уйти. Почему? Почему не окликнула его, когда он шел, спотыкаясь, с холма? Если бы я только окликнула его.

Я забираюсь под одеяло и кладу голову на подушку. Постель пахнет им. Вся комната пахнет им, будто он вышел несколько минут назад, отлучился на прогулку, или на ужин, или встретиться с Имоджен.