Приют гнева и снов

Голова болит от рыданий, и я погружаюсь в сон. А вот и он – вернулся, где бы он ни был раньше, принеся холод с улицы. Он пересекает комнату, оставляя на полу мокрые следы. Он весь промок, волосы прилипли ко лбу, с них стекает вода. Он стоит у окна, его силуэт вырисовывается на фоне ночного неба, он расстегивает рубашку. Она грязная, вся в пятнах и такая же мокрая, как и он сам. Она падает на пол. Лунный свет мерцает на его обнаженной коже. Как же он красив, как невероятно красив.

Он забирается в постель рядом со мной. Его кожа холодна как лед и покрыта болотной влагой. Он пахнет водорослями. Я прижимаюсь щекой к его груди и слушаю, как бьется сердце – этот сильный и ровный ритм напоминает маятник. Тик-так. Тик-так.

– Я люблю тебя, – говорю я.

Он поворачивает голову. Поднимаю лицо, чтобы поцеловать его, но вместо рта – зияющая дыра, полная черных, гниющих зубов, от него разит гнилым деревом и гниющей плотью. Он смеется.

Простыни опутывают меня слишком туго, как смирительная рубашка. Я разрываю их. Наконец мне удается высвободиться, и я выбираюсь из кровати, уже почти у двери. Я моргаю, оглядываюсь. Никого нет – только ворох постельного белья. Я вглядываюсь в него, боясь обнаружить движение, как от чужого дыхания.

Ничего. Ничего там нет. Это всего лишь кошмар, и только.

В комнате никого нет, кроме меня и моего безумия.

Просыпаюсь я перед самым рассветом. Его серый свет не приносит облегчения, он лишь усиливает ужас.

Мое платье все перепачкано, грязь застыла на нем. Нужно найти сумку. В доме тихо, пока я торопливо иду по коридору. Темные узкие ступени в мою комнату в точности такие, какими я их помню. Словно этих пяти лет и не было. Я поднималась по ним вслед за Прайсом в тот первый вечер. Стена на ощупь в точности такая же глиняная и холодная. Тот же скрип. Я почти вижу, как взлетала по этим ступеням тогда, переполненная радостью и любовью.

Дверь приоткрыта. Здесь никого не было – никого с той самой ночи. След моего тела еще заметен на покрывале, где Прайс… Я содрогаюсь и отвожу взгляд. Вот мой багаж, сумка, которую я собрала, думая, что отправляюсь в безопасное место, – бедная, наивная глупышка.

Я хватаю ее, тороплюсь в комнату Гарри и переодеваюсь неуклюжими руками. Смотрю на женщину в зеркале – неужели это я? Это измученное лицо – мое? А эти глаза с темными кругами? Это исхудавшая фигура в поношенном платье, предназначенном для кого-то более полнотелого, здорового, молодого? Как же я изменилась за эти несколько лет, стала другой женщиной, не имеющей ничего общего с той, прежней.

На столике в прихожей лежит конверт, ожидая почтальона. Написанное на нем имя ничего мне не говорит. Но я все же беру его и кладу в карман.

Утро выдалось пасмурным, воздух прохладен. Я перебегаю дорогу и иду к церковному двору. Сердце пропускает удар, когда я прохожу через ворота, будто подсказывает, что я вот-вот найду его. Могилы, расположенные ближе к зданию, старее и величественнее остальных, они обнесены оградой, и над ними высятся каменные ангелы, не сводящие взглядов со своих мертвецов. У Гарри тоже есть небесный хранитель, который смотрит за ним?

Здесь две свежие могилы, одна даже не заросла травой. Имена нанесены на маленькие деревянные кресты, и ни один из них не принадлежит ему. Я уже потерялась и не могу понять, какие камни я осмотрела, а какие – нет. Начинаю заново, на сей раз методично пересекая один ряд могил за другим. Так много имен. Так много мертвецов, и с каждым прочитанным именем мое настроение улучшается. Я уже дважды обошла церковь. Ни единого камня не пропустила. Его здесь нет. Его здесь нет, потому что он не умер. Надежда захлестывает, переполняет меня.

Она солгала. Как же глупо с моей стороны было верить хоть одному слову, слетевшему с этого лживого языка. Она хотела обмануть меня, удержать меня от него, но меня не так-то просто ввести в заблуждение.

На обратном пути церковный двор выглядит иначе, и я уже не так уверена, что посмотрела каждую могилу. Еще вон тот участок в конце кладбища. Там есть несколько безымянных курганов, похожих на могилы. Может быть, это могилы нищих. И вот еще одна, под тисом.

Подхожу ближе. Ни камня, ни креста, ни какого бы то ни было знака, так что это не может быть он – и все же это он. Я знаю, что это он.

– Гарри? – говорю я шепотом, но он слышит. Он слышит и шевелится под дерном. Его сердце бьется под землей – ровно как маятник.

Ни надгробия, ни слов утешения о мире и любви. Ни «возлюбленному сыну», ни просто – «возлюбленному». Ничего, никакого следа в память о нем. Ни один ангел не оберегает его сон. Неважно, теперь я здесь. Я буду оберегать его.

Сажусь рядом с ним, у покрытого травой кургана и рассказываю ему о Прайсе и о том, что он сделал, и о лечебнице. Рассказываю ему о его с Имоджен ребенке, о том, как что-то доброе и чудесное родилось из всего этого ужаса. Рассказываю ему о ребенке, которого никогда не было, – о нашем ребенке, моем и его. И я плачу. Рыдаю и говорю, как мне одиноко, как бы мне хотелось спасти его, как бы мне хотелось, чтобы он спас меня.