Приют гнева и снов

Трава стала мокрой от росы, я чувствую ее холод, когда ступаю по ней босиком. Ночная сорочка впитывает влагу, когда я бегу, и липнет к ногам, заставляя меня замедлить шаг. Земля на могиле Гарри движется и оседает в лунном свете. Я иду к нему, чувствую, как он ворочается, шевелится под этой черной землей.

Как ему должно быть холодно там, в этой сырой и темной земле, как одиноко. Я ложусь на его могилу и говорю с ним о прошлом. Я рассказываю, как любила и все еще люблю его, – все эти слова я должна была сказать ему давным-давно.

Когда я смыкаю глаза, первый дрозд уже заводит свою трель.

Рука ложится на мое плечо.

Я сажусь, моргаю на бледный утренний свет.

Рядом со мной стоит девочка.

– Я думала, ты мертвая. – Ее глаза кажутся огромными на маленьком личике.

– Все в порядке. – Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю грязь с ночной сорочки, но от всех моих усилий она выглядит только хуже. Босые ноги вымазаны в грязи, а пальцы посинели. – Все в полном порядке. Просто я заснула.

Она кивает и хмурится. Конечно, она хмурится. Ведь перед ней сумасшедшая в ночной сорочке, да еще и босиком.

– Ты не была в кровати, – говорит она, – а еще пора завтракать.

Она меня искала.

– Как ты догадалась, где меня найти?

Она прикусывает губу.

– Я вчера тебя видала.

– Ты следила за мной?

Она ухмыляется. О, как же она похожа на своего отца. Он тоже следил за мной. Как бы мне хотелось, чтобы он и сейчас следил за мной.

– Ты не пугаешься тут? – Она внимательно смотрит на меня.

– Конечно нет.

Ее глаза расширяются.

– А мама говорит, что зло тут похоронено, призраки бегают в темноте и утаскивают детей на верную погибель.

Она ждет, ждет, чтобы я сказала что-нибудь.

– Тебе самой страшно? – спрашиваю я.

– Нет! – Она смеется. – Я думала тебя напугать.

– Меня ничто не пугает.

И все же здесь водятся призраки, в этом нет никаких сомнений. Мурашки бегут по спине. От девочки это не укрывается. Она прищуривается.

– Значит, ты никогда не боишься?

– Нет, – отвечаю я.

– Я тоже.

Трава клонится под тяжестью серебристой росы, когда мы возвращаемся вместе.

– Почему ты ушла? – интересуется девочка.

– Ушла? – От холода у меня путаются мысли, земля будто уходит из-под ног.

– Ты сказала, что тебя долго не было.

– Ах, это. – Деревья мерцают. Весь мир мерцает. – Я была больна, очень больна.

– Ты не была сумасшедшей?

– Нет.

Какое-то время она молчит.

– А теперь? Теперь тебе хорошо?

– Да, – отвечаю я. – Теперь мне гораздо лучше.

От холода, призраков, воспоминаний мне не по себе. Земля качается под ногами, ускользает от меня. Он умер. Как я могу жить? Как? Голова болит. Я не ела, вот и все. Я немного поем, и все снова будет хорошо, за исключением того, что он все еще будет мертв, как и все, кого я когда-либо любила. И завтра снова он останется мертв, и на следующий день, и потом – и так будет всегда.

Ладонь девочки ложится в мою.

– Я рада, что ты пришла, – признается она. – Мама и миссис Прайс всегда усталые.

Она смотрит на меня его глазами. Значит, Гарри все же не умер, не совсем. Он живет в ней.

Имоджен гораздо хуже, чем я предполагала. Возможно, опий вступил в реакцию с ягодами плюща. Нужно попробовать другие травы. В конце концов, их так много, и все они ждут своего часа на полках.

Лаборатория в точности такая же, какой я ее оставила, разве что слой пыли за пять лет скопился нешуточный. Заглядывает ли сюда призрак мистера Бэнвилла? Возможно. Я принимаюсь за уборку, наводя лоск на все поверхности, и все время мне кажется, что если я быстро повернусь, то застану его за собственным столом. Тогда я увижу его дрожащие руки и страх в глазах. Слезы приходят неожиданно. Видимо, это место сделало меня мягче. Неважно. Никто не увидит моей слабости, кроме призрака мистера Бэнвилла.

Теперь все поверхности чистые, кроме полки с желтыми банками. Столько времени прошло – должна же я быть в состоянии выдержать эти взгляды. Их умоляющие глаза просят меня о свободе, но я не могу дать ее им, не смею. Нужно избавиться от них, или я построю стену, чтобы запереть их в ловушке навечно. Даже тогда мне не укрыться от их неистовой мольбы. Их отчаяние не заглушат ни кирпичи, ни цемент.

А вот все зелья, которые я делала для мистера Бэнвилла, – все, кроме предательского ландыша. С ним теперь покончено. Не нужно думать об этом. И не оно убило его. Так сказал Диамант, а ему виднее.

То, что я ищу, спрятано за рядами пузырьков на полке. Дигиталис – наперстянка.

– Что ты делаешь? – Ребенок стоит у двери в точности как я столько лет назад.

– Входи. – Прячу пузырек в рукав. – Здесь нечего бояться.

Разве что – душ, запертых в банках твоим дедушкой.

Она бродит по комнате, заглядывает в шкафы, задает вопросы. Подходит к полке с желтыми банками.

– Если хочешь, – произношу я как можно более веселым тоном, чтобы отвлечь ее, – я могу научить тебя, как обращаться с растениями, рассказать тебе о науке. Хочешь?

Она хмурится.

– Наверное.

– Ты ведь наследница, понимаешь? Все это… – Я делаю широкий жест. – Этот дом, владения, все это будет твоим, так что тебе нужно учиться и оттачивать ум.

Ее глаза темнеют и блестят.

– Мне придется уехать?