Приют контрабандиста

– Да, собственно, ничем. Я же говорю: просто восполняю пробелы. Надо разобраться с «открытой дверью». Тут вариантов пока нет. Кроме штольни. Она ведь на кончике меандра, то есть над излучиной дороги древних.

– Я думала о ней, – призналась я. – Но Вихра много раз забиралась в штольню и ничего особенного не видела. Да в неё только ленивый не забирался, она же нараспашку у дороги.

– Как дверь, к которой не нужен ключ.

– Не знаю, Гам. Кафельную карту я помню плохо, но точно, что на штольню она не похожа. Вот ни капельки. Скорее уж на реку. Или тропинку. Вряд ли штольни бывают такие… извитые.

Гаммер остался листать путеводитель, а мы с Настей отправились на кухню перекусить. Выйдя из комнатушки, увидели, что у кустов на противоположном конце двора собрались Вихра, Станка, Страхил и Богданчик. Дед Кирчо наблюдал за ними с веранды. Я испугалась, что они обнаружили нечто связанное с Глебом, но вскоре поняла, что там окотилась соседская кошка. Она всё ходила по двору, тяжело дышала, а потом завалилась в кустах. Из-под неё высунулся тоненький крысиный хвостик. Это со слов Богданчика. Заметив, как появился первый котёнок, он помчался за Станкой. Следом прибежали и Страхил с Вихрой. Кошка шипела, когда к ней приближались. Вытолкала из себя второго котёнка и шипеть перестала. Это уже со слов Вихры.

Котят в итоге вышло четверо. Настя побрела на кухню, а я помогла Вихре отнести их соседке, которую помнила по праздничному ужину. Кошка вроде бы не слишком переживала, однако не отставала от нас и принималась мяукать, если котята пищали.

Вихра сказала, что тут постоянное веселье с живностью. То черепахи заберутся во двор, то змеи приползут, то воробьи займут ласточкино гнездо, а ласточки замуруют вход и обрекут воробьёв на голодную смерть, чтобы потом вскрыть гнездо, выбросить их задеревеневшие тельца и продолжить свой суетливый быт. У Станки и Страхила за долгие годы в природоохранном центре подобных историй накопилось немало. Страхил даже записал самые занимательные и, когда Вихра перевела их на английский, напечатал в тоненькой брошюрке для туристов. Вихра захотела подарить мне экземплярчик, и мы поднялись к ней в комнату. Пока она копалась в коробках, я осмотрела её книжную полку.

Пробежалась по корешкам. Увидела всякие «Птиците свиват гнезда», «Градината на Боговете», «По чужди земи и брегове», «Родопски властелини», «Силата на мълчанието» и два десятка других книг, из которых узнала «Трудно е да бъдеш бог», Александър Беляев, Ърнест Хемингуей, «Майка», то есть «Мать» Горького, и два томика Милослава Стингла: «Инките» и «Индианцы без томахавки», – у папы стояли такие же, только, конечно, на русском языке. Стингла у него вообще было много. И папа всегда говорил, что по книгам у кровати можно лучше понять их владельца. Ну… не знаю. По книгам Вихры я поняла лишь одно: она действительно болгарка.

Вихра сказала, что «Майка» досталась ей от бабушки Стефки, хранившей этот потёртый томик в память о родном дедушке Янчо, то есть прапрадедушке Вихры по бабушкиной линии. Сам Янчо родился в селе Зимнице неподалёку от Стара-Загоры, которую мы проезжали на пути из Бургаса в Хасково. Он окончил педагогическое училище, работал учителем словесности в родном селе и так ладно играл на скрипке, что послушать его приходили даже отъявленные прогульщики – Янчо нарочно играл то в начале, то в середине, а то и в конце урока, чтобы нельзя было подгадать с приходом на его короткое выступление. И всё бы хорошо, но после Сентябрьского восстания в Муглиже в двадцать третьем году его брата арестовали. Заодно и Янчо арестовали бы, однако он вовремя перебрался из Зимницы в Бориславцы. Сам пошёл пешком, а книги повёз на ослике. В перемётных сумках лежали и другие вещи, но в основном – книги.

– Почему Бориславцы? – спросила я.

– Тихо, никакой полиции.

В Бориславцах Янчо поселился в старенькой школе и вновь играл для учеников на скрипке. Женился, и с женой они держали домашнюю аптечку. Ею пользовались люди со всего села, потому что врачей, как и полицейских, в Бориславцах не было.

– С тех пор мало что изменилось, – улыбнулась Вихра. – У нас и в Маджарове-то постоянного врача нет.

– Это как? – удивилась я.

– Ну, приезжают через сутки из Хаскова, а постоянного нет.

Янчо помогал освоиться беженцам из Малой Азии, строил новую школу, занимался семейной пасекой и берёг привезённые им на ослике книги. После смерти Янчо они разошлись по родственникам. Часть досталась и его внучке Стефке – они теперь почти все стояли в комнате деда Кирчо, а Горький вот перекочевал к Вихре. Она показала мне чёрно-белую фотографию, где её бабушка, разодетая в праздничные одежды и украшенная тяжёлым монисто, то есть ожерельем из золотых монет, стоит здесь, на веранде второго этажа, и улыбается молодому и так же празднично одетому деду Кирчо.