Приказ

Хозяйка дома пригласила гостей к накрытому столу. Ужин был простым, но обильным, а вино — очень приятным.

Марошффи только не понравилось, что супруга Алторяи сочла необходимым рассказать им, каким образом на столе оказался поросенок. По ее словам, они взяли поросенка у старого, верного их семье крестьянина. Кушанье всем пришлось по вкусу, вино хорошо пилось, а соответственно улучшилось и настроение гостей.

Когда хозяин дома начал все чаще и чаще подливать в бокалы вино, Альби встал и вышел на террасу. Он глубоко вдыхал свежий влажный воздух, пропитанный весенними ароматами. Шум далекого города не долетал сюда, и лишь от горы Швабхедь доносилось усталое пыхтение паровозика, тащившего вагончики вверх. Откуда-то издалека долетал собачий лай. Мысли Марошффи лихорадочно перескакивали с одного на другое. Он хотел бы отгадать, с какой целью Томбор пригласил их сюда, но не мог. Его очень удивило то, что офицеры развязали языки и без всякого стеснения выбалтывают военные секреты. Все это несколько сглаживалось гостеприимством хозяев дома и приветливостью их дочек, одна из которых — Эдит, — как показалось Альби, заинтересовалась им.

Облокотившись на широкие перила террасы, Альби наслаждался тишиной, которую нарушал лишь звон трамвая, шедшего по низу долины. Судя по времени, с конечной остановки в депо отправлялся последний трамвай.

Словно легкое облачко, мимо Альби порхнула Эдит. На плечах у нее белела вязаная шаль, а в руке светился огонек сигареты.

Марошффи по своему характеру принадлежал к числу мужчин, которые не любят, когда за ними охотятся женщины.

Коснувшись локотком Альби, Эдит томным голосом произнесла:

— Великолепный вечер, не правда ли? — и, не дожидаясь от него ответа, продолжала: — Собственно говоря, в настоящее время все красивое какое-то не такое, потому что всей этой красоте угрожают новые опасности. Когда закончилась война, я сначала почувствовала себя счастливой, я надеялась, что после этого начнется веселая жизнь. Теперь же я все время думаю о том, что новое правительство со своими устремлениями убьет даже остатки радости. Не правда ли, вы очень удивились, когда я спросила, какого вы мнения о войне? Вы, наверное, подумали, что я боюсь ее? На самом же деле я желаю ее.

Марошффи был ошарашен такой откровенностью Эдит.

— Пусть она начнется как можно скорее! — продолжала Эдит. — Пусть будет самой жестокой, но чтобы после нее по-настоящему наступил конец!

Марошффи удивленно уставился на красивое лицо девушки.

— Чего будет стоить жизнь, — с чувством продолжала Эдит, — если у власти останутся те, кто мог так беспардонно распоряжаться судьбой профессора Рингвальда?! Так пусть же поскорее налетит очистительный вихрь, и пусть он снесет все ненужное! — Она схватила своими горячими руками руку Альби. — Я слышала о вас много хорошего. Знаю, что вы сражались в Трансильвании, где взорвали румынский эшелон с боеприпасами! Вы сильный и смелый человек!

Марошффи выпрямился, а Эдит, оказавшись как раз напротив него, придвинулась к нему. Ее горячее дыхание достигало его лица, а развевающиеся локоны касались его френча.

— Я обожаю сильных и смелых мужчин, — откровенно и с чувством сказала девушка. — Я готова на все ради тех людей, которые могут и хотят навредить этим подонкам!

Альби взял Эдит за подбородок и, приподняв его, попытался заглянуть ей в глаза, насколько это было возможно в темноте.

— Кого вы имеете в виду, дорогая? — спросил он.

— А как вы полагаете, кого я могла иметь в виду? — удивилась девушка. — Это вы прекрасно знаете! — Затем она обняла Альби за талию и продолжала: — Я уверена, что вы это знаете. Я знаю вашу семью. Патер Шоймар с восторгом отзывался о вашей матушке. Ваше место здесь, вместе с нами!

Марошффи не мог сердиться на девушку, однако ее откровенность заставила его задуматься. Прежде всего он освободился от рук Эдит и бесстрастным, твердым голосом сказал ей:

— Я сожалею, дорогая, но у меня есть причины идти вместе с теми, кого вы так ненавидите!

При этих словах Эдит, казалось, на какое-то мгновение задохнулась, так она была удивлена сказанным. Затем из глаз у нее потекли слезы, и она заговорила уже плачущим голосом:

— Вы сердитесь на меня? Но почему? Чем я вас обидела?

Марошффи обхватил лицо девушки ладонями и тихо сказал:

— Я вовсе не сержусь на вас, скорее мне жаль вас.

Сквозь открытую дверь из гостиной донесся громкий голос Жулье:

— Я считаю, уважаемая, что войны нам не следует бояться! Разве что осенью. Вот когда наступят тяжелые дни…

На следующий день в три часа пятнадцать минут на фронте шириной четыреста километров румынские войска начали наступление…

*

Вторая половина апреля, вплоть до тридцатого числа, была для Марошффи какой-то особенной. Спал он не более четырех часов в сутки, а остальное время, потеряв ему счет, работал. В те дни вся тяжесть дел наркомата лежала на плечах тех, кто хотел работать. Жулье и Томбор относились к их числу. Те же, кто пожелал «скомпрометировать» себя, постарались уйти в тень.

Однажды Марошффи написал в своем блокноте: