Приказ

— Лизе объясните, что меня здесь нет, я здесь не появлялся и вы по-прежнему ничего не знаете о моей судьбе. Очень прошу никому ничего обо мне не говорить, если же кто-нибудь станет расспрашивать, постарайтесь побыстрее перевести разговор на другую тему.

Альби направился в ванную комнату, а Сударыня тут же принялась расспрашивать Лизу, что та сказала молодому господину, когда открыла ему дверь, задавал ли он ей какие-нибудь вопросы. Весь этот разговор происходил, пока Сударыня готовила сыну холодный ужин. В таких вещах она ни на кого не могла положиться. Во время этого занятия она привела в порядок свои собственные мысли, придумала, как объяснить сыну, чем вызвано переселение Эрики. Ей понравилось слово «переселение», хотя она могла бы подыскать и более крепкое словечко.

Ванна сильно преобразила Марошффи. После грязного мундира он блаженствовал в темно-синем домашнем халате и мягких удобных туфлях. Ему удалось смыть с себя ужасный подозрительный запах чужого, враждебного ему мира, принесенный им в квартиру, которым он так поразил свою мать. Но на лице его навсегда остались следы: на лбу и в уголках рта залегли глубокие морщины, которых раньше у него не было.

Марошффи ел медленно, хотя испытываемое им чувство голода могло толкнуть его к жадному и равнодушному поглощению пищи. Сударыня тоже вела себя сдержанно, радушно угощая сына, стараясь тем самым растянуть время. При этом вдова пересказывала сыну массу деталей, связанных с условиями теперешней жизни в городе, чтобы, не дай бог, он не заговорил об Эрике до окончания ужина. Однако вскоре, выпив бокал смородинного вина (других алкогольных напитков даже ради гостей вдова дома не держала), Марошффи закончил свою трапезу.

Наконец наступил момент, когда дольше ни один из них не мог взбежать щекотливой темы.

Мать заговорила первой:

— Сын мой, представь себе, мы все считали тебя погибшим… — Марошффи нисколько не удивился ее словам, она же сделала вид, что не находит в этом ничего странного, и продолжала: — Десять дней назад мы получили извещение… от некоего полковника Вильчека… Он весьма пространно сообщил нам, что шестнадцатого марта с тобой случилось несчастье где-то в одной из долин на склоне Монте-Граппы… Там, писал полковник, на тебя и твоего проводника обрушилась лавина… Далее он пояснял, что не известил нас раньше потому, что шли поиски… Но, к сожалению, они не принесли никаких результатов… И поэтому теперь ему не остается ничего другого, как объявить тебя вместе с твоим проводником погибшими…

Она взяла сына за руку и стала гладить ее, потом подняла ее и, приблизив к своим губам, начала дышать на нее, как это делают с детьми, когда у них что-нибудь болит. Только теперь — в первый раз! — в ее глазах появились слезы. Она заговорила уже быстрее:

— Только я одна не могла в это поверить… Я была уверена, что тебя не нашли потому, что ты остался в живых, просто тебя унесла вниз лавина и пока у тебя нет возможности подать о себе весточку… Господи боже мой, о подобных случаях я много раз слышала!.. Да, внутренний голос шептал мне, что ты уцелел во время этой катастрофы и скоро, в один прекрасный день, вернешься домой… — При этих словах она весело и раскованно рассмеялась: — Как видишь, я оказалась права, в том письме, не было правды…

Сын перебил ее словами:

— Ты мне потом покажи письмо, я хочу его посмотреть.

У вдовы тут же испортилось настроение.

— Эрика унесла его с собой, — сказала она. Так разговор перешел на щекотливую тему. — А ее самой здесь нет. Дело в том, что известие о твоей смерти выбило Эрику из колеи, она совершенно перестала владеть собой, — говорила она сыну. — В подобном состоянии она всякие пустяки истолковывала против меня. — Потом, правда, Сударыня все-таки пересилила себя и продолжала более спокойным тоном: — Ты же знаешь ее! Она очень красивая, воспитанная, внимательная, но… Эта затянувшаяся война всех нас выбила из колеи… Я, наверное, не очень терпелива, и мы повздорили из-за какого-то пустяка… Вероятно, я не проявила достаточного такта, и она… словом, она уехала… Эрика здесь оставила все свои вещи, вполне понятно, я ожидала, что она вернется… Увы… Может быть, сейчас ее вовсе нет в Пеште, — заметила мать, словно выгораживая свою невестку, — во всяком случае, она могла бы позвонить мне…

Лицо Марошффи стало теперь похожим на посмертную маску, он пытался скрыть свои истинные чувства. Рассказ матери только усилил его мрачные раздумья. В комнате установилась гнетущая тишина, которую Сударыня первой попыталась нарушить. Она тихо спросила сына:

— Может, позвонить в Пешт?

Альби уже и сам подумал об этом. Но сейчас он вновь выглядел очень усталым, даже опустошенным. Он отрицательно покачал головой и чуть позже произнес:

— Нет, сейчас не надо… Потом, завтра.