Приказ

«Сынок, сегодняшний день меня совершенно вымотал. Меня вызвали в управление жандармерии и устроили там очную ставку с Лизой, моей бывшей горничной, с этой мерзкой бабой. И представь себе, эта тварь прямо мне в глаза заявила, что видела, как ты вернулся домой. Я была, конечно, вне себя, кричала, все наотрез отрицала, требовала, чтобы эту гнусную тварь немедленно взяли под стражу за клевету. К сожалению, ее нынешний хозяин — поставщик каких-то товаров для армии, невероятно богатый человек, с которым она наверняка сожительствует, — всячески ее защищает. И даже Денешфаи в данном случае ничего не может поделать. С большим трудом, но нам все-таки удалось закрыть это дело, хотя я и по сей день не чувствую себя спокойной. Мне кажется, наша квартира находится под наблюдением. Возможно, за мной тоже следят, чтобы через меня обнаружить, где ты скрываешься. Теперь я убедилась, ты поступил вполне благоразумно: ведь я на самом деле не знаю, где ты сейчас находишься. Жизнь в Будапеште, сын мой, превратилась в сущий ад. В нашем доме дважды устраивали облавы. Что ты на это скажешь? Даже в мою квартиру они вломились. Неслыханно! Вот до чего мы дожили! Что за безумный мир?!»

В постскриптуме была приписка следующего содержания:

«Несколько дней я не буду писать. Не волнуйся по этому поводу».

Марошффи показал это письмо Петеру, и тот сразу заметил:

— Я же говорил, что тебе лучше пока здесь отсидеться.

К этому времени Марошффи уже пережил первоначальное потрясение, связанное с его внезапным появлением на свалке. За несколько дней он избавился от излишней брезгливости, тревоги и скуки, работа заставила его забыть обо всем. Шахта-свалка, на которую он попал, в то время находилась внутри Кишпешта, поблизости от песчаных карьеров, в которых добывалось сырье для расположенного неподалеку кирпичного завода. Именно эти ямы-карьеры и начали постепенно заполнять мусором, отходами и всевозможным хламом. Фирма «Бунзл и Биах» использовала для работы военнопленных: русских, сербов, итальянцев. Нехватка сырья в стране заставляла перерабатывать эти горы мусора.

Марошффи следил за работой одной из групп военнопленных. Он не очень усердствовал, потому что Фред предупредил его о том, что пленные не должны слишком сильно уставать. Пленные, за которыми присматривал Марошффи, все до одного жили в ночлежном доме на улице Атиллы, который еще в самом начале войны казна сняла для своих нужд. Два пожилых ополченца, вооруженных винтовками, стояли здесь часовыми. Отсюда военнопленные отправлялись на работу, распевая бравые песни, сюда же они возвращались по вечерам, загоревшие на солнце и посеревшие от пыли.

Облавы на свалке не устраивали, с работой здесь тоже не торопились, заброшенность места не очень угнетала капитана. Марошффи испытывал любопытство ко всему, с чем ему пришлось столкнуться. Вероятно, подобное чувство влекло Джека Лондона в глубину печально знаменитых районов английской столицы. Если что-нибудь и тяготило Марошффи, так это воспоминания об Эрике. Он жил как бы в двух различных временных измерениях: в прошлом и настоящем. Конечно, эта раздвоенность никак не облегчала его жизнь. Настоящее и будущее сталкивалось, порой тесно переплеталось.

Марошффи испытывал тоску по Эрике — чувство, которое и описать-то практически невозможно. Теперь Эрика привлекала его гораздо больше, чем раньше. Именно это влечение к ней заставило его очень сильно страдать, поэтому он старался заставить себя не вспоминать о ней.