Приказ

Денешфаи, наслаждаясь приятным для него обществом, даже не заметил, что Марошффи в тот вечер на удивление молчалив. Жулье оказался более предусмотрительным и вскоре перевел разговор на неопасную тему: заговорил о путешествиях.

Эрика «подняла перчатку», чем сильно удивила Альби. Ничего не выражающим тоном, которым говорила только в обществе неинтересных мужчин, она сказала:

— Путешествовать — это хороший обычай. Что может быть лучше, чем ездить по стране, чтобы увидеть места, в которых никогда не был ранее?! — Затем, словно скрипач-виртуоз, она сменила тон и уже потеплевшим голосом продолжала: — Я не имею обыкновения вспоминать те города, душа которых, если так можно выразиться, осталась для меня скрытой. Внешние впечатления быстро меркнут. Я это поняла еще в те добрые старые времена, когда можно было свободно разъезжать по всей Европе.

— Как приятно вас слушать, сударыня, — проговорил Жулье.

Поблагодарив офицера за эти слова улыбкой, Эрика невозмутимо продолжала:

— Порой, попав в чужой, незнакомый город, я по нескольку дней подряд бродила по улицам, стараясь понять его душу, но часто безрезультатно. Так, например, со мной было в Берлине. Однако мне приходилось бывать и в таких городах, все тайны которых мне становились понятными еще на вокзале. Таковы Париж, Рим. Особенно удивил и очаровал своей откровенностью Париж, хотя меня заранее предупреждали о том, что личная жизнь французской элиты, их дома и квартиры — это тайна из тайн, которая хранится за семью печатями. Лондон, разумеется, оставляет более холодное впечатление, и в нем человек сначала верит тому, что видит глазами. Зато тем труднее освободиться от чар этого города. Страна — владычица морей — может себе позволить очень многое. И все-таки Лондон далеко не живописен. Местами он кажется мне милым, местами — суровым, хотя на самом деле он ни то ни другое, он — английский, и только. — Эрика вздохнула, еле заметно улыбнулась и продолжала: — Рим я люблю за его шумность и многолюдность. Зато Мадрид я не люблю, быть может, за то, что в нем нет ни одной истинной Кармен. Париж я люблю потому, что он французский, Берлин я вообще не люблю, так как он как бы маскирует себя под янки, которого только что вырядили в старинные немецкие одежды…

— А каким вы находите Пешт? — перебил Эрику Жулье.

— Пешт — это город, в котором есть все то, чего понемногу не хватает остальным городам… — быстро ответила Эрика.

Марошффи все это время сидел, мучительно раздумывая: «Что же, собственно, произошло с Эрикой? Почему она вдруг так разговорилась? Почему решила занять всех сидевших за столиком своими разговорами?»

Затем беседа зашла о книгах, концертах, театральных постановках, но продолжалась она как-то вяло, пока вдруг Эрика не заявила, что устала и хочет домой.

В тот вечер, вернувшись в свое семейное гнездышко на проспекте Кристины, Альби зажег лампу и, сев поближе к печке, сказал:

— Моя дорогая, та фотография, которая оказалась в моем столе, абсолютно ничего для меня не значит. Без умысла нет и преступления, а где нет преступления, там нет и наказания. Я только потому ничего тебе не объяснял относительно того фото, что не было смысла говорить о нем…

Он, собственно, не хотел говорить этого, но все-таки сказал, хотя и понимал, что можно было и не делать этого. В жизни часто бывает так, что два близких человека вдруг начинают понимать друг друга без слов, или, иначе говоря, чувствуют и мыслят одинаково. Точно в таком состоянии оказалась сейчас и Эрика, ей тоже хотелось кое-что сказать мужу, но она ничего не сказала ему, а только подумала: «Этот остолоп Денешфаи оказался не столько невоспитан, сколько коварен и зол, однако ко мне он никакого отношения не имеет точно так же, как и Моне-Сюлли. Да я вообще о них и говорить не хочу. И ты о них не думай. Что прошло, того уж нет. Сейчас важно, что я сижу у тебя на коленях…»

Подчиняясь своим мыслям, Эрика села Альби на колени. Он тут же обнял ее, почувствовав в тот момент всю непобедимость любви, которая одна в состоянии убрать с их пути все препятствия. В этот момент он не думал ни о ревности, ни о супружеской неверности, ни о женской ветрености, ни о глупом головокружении и тем более ни о каком бы то ни было умничанье. Изощренная человеческая культура способна одевать физические желания человека в различные поэтические одежды, в красивые и непорочные покровы, но все они ничего не значат, если в этом нет искренности. А что же будет на следующий день? Утром все выглядит совершенно по-другому, когда проходит любовное опьянение. Однако пока продолжается любовь, говорить о полном отрезвлении невозможно.

— Альби, давай уедем отсюда хотя бы ненадолго, — попросила Эрика мужа. — Поживем несколько дней в каком-нибудь отеле. Я уверена, будет очень интересно.

Марошффи попросил Истоцки подыскать им люкс в какой-нибудь фешенебельной гостинице.

Адама удивило такое желание приятеля, однако он все же пообещал выполнить его просьбу. Спустя несколько дней он позвонил Альби по телефону и сказал: