Приказано молчать

Через день за ним вновь приехала пролетка. Потом еще раз, тоже через день. Вернулся уставший. На этот раз врачи особенно придирчиво его осматривали, после чего заключили: еще разок наведаешься, потом можно больше не приезжать. Ну что же, хорошо, если не ездить. Ведь каждая поездка – новая ложь. Довольный, хоть и уставший, он пообедал с аппетитом, затем прилег на лавку чуточку отдохнуть. Не заметил, как заснул. Но не так крепко, как предположила Прасковья. Ей еще после второй поездки в район медсестра больницы сообщила по секрету, как тайну, что у Константина грудь проколота, вот и хотелось ей взглянуть хоть краешком глаза на рану. Матери она ни гугу, крепилась со всех своих девичьих сил, братьям тоже не открыла тайны своей, а вот любопытства не смогла одолеть. Обрадовалась, что заснул Константин, мать в огород пошла, вот она тихонечко, дабы не разбудить спящего брата начала поднимать гимнастерку.

Разбудила. Не учла, что брат – пограничник. Чуток его сон. Неловкая пауза случилась. Константин, стараясь быть удивленным, спросил:

– Ты чего?

Не сразу ответила Прасковья. И подругу-медичку подводить не хотелось, но и соврать не смогла. Уткнувшись глазами в пол, промямлила:

– Сказали мне, будто поранен ты.

– Ну, пустобрехи, сорочье племя!

И созрело решение. Моментально. Окончательно. Семь бед – один ответ. Много обмана, еще один добавится, грех не велик.

– Понимаешь, Прасковья, военком пролетку за мной посылал не зазря. Ехать мне надо. Ждут меня там. Завтра же еду. Вечером хотел сказать, когда все сойдутся. Поняла? Тоже не тараторь прежде времени.

Настал черед удивляться Прасковье. И не наигранно, а искренне. Мог бы матери сразу сказать, чтоб начала в дорогу собирать, тесто бы на пироги поставила, а так – всю ночь придется ей не спать. Нет, она не приняла его условие и сразу же позвала мать.

Не заохала Агафья Ивановна, не запричитала, хотя и спросила:

– Чего эт спешишь? Сказывал вон на сколько, а вышло?

– Обстановка, мам, требует, – презирая себя, соврал вполне убедительно Константин. – Так надо.

– Коли велено, стало быть, – поезжай. – И добавила со вздохом: – Долго тебе еще служить, ох, долго…

У нее была своя арифметика: больше года отслужил, осталось без малого два. Для нее эти годы виделись неимоверно долгими, только волей-неволей ее «долго» стало пророческим…

Досрочное возвращение Гончарова в отряд удивило многих, но он не стал никому ничего рассказывать. Только начальнику отряда объяснил причину. Без подробностей, конечно. Коротко.

– Похоже, прознали родные. Кто-то из больницы не удержал язык за зубами. – И, вздохнув грустно, добавил: – И вообще тяжело жить, обманывая.

– Пойми: ради дела. Нам уже известно, кто снотворное предателю дал, а вот кто отца его и мать убил, не знаем пока. Подожди еще немного. Потерпи.

Теперь-то что ему не терпеть, теперь от родных далеко. Теперь хоть до морковкина заговенья можно терпеть. Только отчего матери и братьям нельзя было сказать? Братья оба в Красной армии отслужили, а мать что, без понятия?

– Ясно, – подавив вздох, ответил Гончаров. И добавил, обретая бодрость: – Готов продолжать службу.

– Неделя у тебя еще есть. Отдыхай. Мы пока подберем заставу, куда тебя старшиной направить.

Вот и весь сказ. Через неделю ему предстояла длинная дорога к новому месту службы. Туда, где его никто не знал, где ничего вообще не знали о случившемся на Мазарной, где не будет человека, который бы понял, что нелегко проткнутому штыком бегать наравне со всеми и даже лучше (старшина просто обязан быть примером), так же легко и даже легче, вскидывать свое тело на перекладину или перелетать через коня на вольтижировке, рубить лозу, а то и преследовать нарушителя на пределе сил даже для вполне здорового бойца. И никому, если станет невмоготу, нельзя будет поплакаться. Сложное будущее ждало его. Очень сложное.

Но как оказалось в итоге, отцы-командиры поступили верно, поставив его в такие жесткие условия. Не только личная воля и настырность определили стремление Гончарова вернуть прежнюю силу и ловкость, но еще и суровая необходимость. И тут уж не в счет боль, головокружительная слабость и даже отчаянное желание застонать в голос, чтобы облегчить и физическое, и душевное перенапряжение – тут нужда заставляла, как говаривал его учитель-кузнец, есть калачи.

Втянулся в конце концов, даже сам стал забывать о ранении. Пошло у него дело на лад, да так, что предложили ему остаться в войсках.

– Родине нужны толковые командиры, – убедительно доказывал Гончарову кадровик из округа. – В воздухе грозой пахнет.

Назначили старшину Гончарова помощником начальника заставы по строевой и направили на экстернат. Так открывалась перед Гончаровым новая жизненная дорога, новая перспектива.