Приказано молчать

Солдаты и радовались тому, что выпал снег, и огорчались. Сухая каменная степь, где почти не растет никакой травы, только бегают ящерицы да прыгают мохнатые черные и желтые фаланги и где летом почти невозможно определить следы нарушителя – сейчас эта сухая степь стала вся следовой полосой; но вместе со снегом пришел мороз, сковал большое озеро, и оно теперь перестало быть препятствием для нарушителей; неприятным было и то, что в наряды солдатам приходилось надевать на себя всю, как они выражались, «арматуру»: и теплое белье, и две пары обмундирования, и куртку, а иной раз и шубу. Одежда эта затрудняла движение, а если приходилось долго лежать на снегу, то все же пропускала холод. И все же это были мелочи, на которые солдаты не особенно обращали внимание, главное было в том, что на снегу хорошо видны следы, поэтому все хотели, чтоб и как можно дольше не поднимался евгей, этот степной ураганный ветер, и не сдул снежный ковер.

Сегодня ночь была тихой и морозной, ветра, казалось, не будет.

До рассвета оставалось часа два, когда ефрейтор Федор Мыттев и рядовой Николай Сырецких проверили следовую полосу левого фланга. Прежде чем возвращаться на заставу, ефрейтор Мыттев решил, укрывшись за невысокие кустики чия, понаблюдать за местностью. Федор подал сигнал Николаю, и они легли недалеко друг от друга. Их белые маскировочные халаты слились со снегом. Для человека, который никогда не лежал морозной ночью на снегу, каждая минута показалась бы вечностью, но ефрейтор Мыттев служил на заставе третий год. И душные летние ночи, и надоедающие до отвращения затяжные осенние дожди, и морозное безмолвие – все это было для Федора Мыттева уже привычным; он научился, несмотря ни на какую погоду, ориентироваться во времени без часов.

Федора уважали солдаты заставы за силу и рассудительность. Федор по тридцать – сорок раз без отдыха подбрасывал и ловил двухпудовую гирю и, казалось, не испытывал никакого напряжения, только его скуластое лицо и широкий мясистый нос розовели. Он был молчалив, оценки давал людям категоричные: «Хороший мужик» или «Ай, пустой орех». Почему хороший и почему «пустой орех», никогда не пояснял.

Николай, как и многие солдаты, завидовал и силе Мыттева, и тому, с какой уверенностью действует он на границе, но ходить в наряд с ним не любил. Первый раз с ефрейтором Мыттевым Сырецких пошел на службу месяца два назад, вскоре после того, как прибыл на заставу с учебного пункта. Небо черное от туч, степь черная – чернота всюду, только если оглянешься назад, увидишь тусклый желтый квадрат. Это светится окно дежурного по заставе. Потом и этот квадрат исчез. Под ногами камни, лишь изредка вынырнут из темноты к самым ногам кустики чия, и земля станет мягче. Ефрейтор останавливался, поворачивался, говоря шепотом: «Смотри», – и совсем медленно двигался вперед, как будто потерял какую-нибудь маленькую вещицу и хочет ее найти.

Кусты чия растворялись в ночи – ефрейтор прибавлял шагу. Бесшумно шел, но быстро, вроде светил ему впереди маяк. Николай все ждал, когда ефрейтор остановится и объяснит, как он ориентируется в такой темноте на этой ровной местности, ждал, когда тот объяснит, почему он ищет следы только там, где растет чий, но Мыттев все шел и шел, тихо, будто плыл в этой безбрежной темноте. Николай тоже старался идти тихо, но нет-нет да и задевал носком камешек, а один раз даже споткнулся и чуть не упал. Мыттев повернулся и строго спросил:

– Ты что? Лось во время гона?

Сырецких не понял вопроса. Лося он видел только в зоопарке и, конечно, не знал, что весной лось, когда трубит в поисках самки, не особенно заботится об осторожности, но Мыттев и не думал о том, понятно или нет молодому солдату это сравнение; он спросил и снова бесшумно зашагал вперед.

В курилке, когда они вернулись на заставу и начали чистить автоматы, Сырецких спросил Мыттева, по каким знакам он определял в темноте верное направление.

– Наука это, Николай. Много знать нужно.

– Научи и меня. А то я, как слепой котенок.

– Лекции не помогут. Пока сам не поймешь, никто не научит.

– Но тебе же рассказывали, наверное.

– Я в тайге вырос. Тайга молча учит. Сам поймешь – толк будет, а если ждать, когда разжуют и в рот положат – не дело. Всю жизнь на подпорках не проживешь.

Николай не согласился с этим выводом и начал говорить Мыттеву об этом, но тот не стал слушать. Он еще осмотрел вычищенные детали автомата, выковырял спичкой какую-то соринку из паза выбрасывателя, смазал автомат и пошел спать.

После этого Сырецких еще несколько раз ходил в наряд с Мыттевым. Мыттев пояснял свои действия скупо, двумя-тремя словами, а больше молчал. Вот и сейчас Мыттев подал сигнал залечь, а ведь начальник заставы приказал только осмотреть КСП. Уже пора возвращаться на заставу, а ефрейтор вроде и не собирается делать этого.