Прихоти дьявола (СИ)

Наверное, Мехмед никогда и не был мне врагом. Он пытался заслужить мою любовь, пытался получить её от меня, ведь не получал её с малых лет, с тех пор, как лишился матери. И я, став его единственной надеждой, повела себя, как последний предатель на планете, строптивый лицемерный предатель, что, не понимая своих чувств, отстранился от того, в ком, наверное, нуждался сильнее всего.

И теперь в моей жизни были размыты все границы пониманий, что я выстраивала день за днём по маленькому кирпичику осознания, выстраивая крепкую стену убеждений и моральных ценностей. Теперь она была разрушена. Весь мой мир раскрошился с тех пор, как сердце сжалось от боли, стоило услышать жалобный хриплый голос Мехмеда, кой нашёл в себе силы на моё имя.

Мне стоило вести себя сдержаннее. Если бы я не перечила ему, была бы покорной и укротила свой «мужской» характер, то наверняка я бы сейчас нежилась в его тёплых бережных объятиях, воспевая песни о любви, искренней и чистой, подобно материнской слезе.

Я не знала, что реально, а что нет. Не знала, сколько прошло времени с моей последней попытки увидеть всё глазами шехзаде и взять его разум под свой контроль, надёжное крыло, которое бы вмиг избавило его от болей. Но ничего не получалось. Я злилась и разбрасывала всё, что попадалось мне под руки, ругалась во весь голос, не боясь, что кто-то услышит. Даже если кто-то и поймает меня, попытавшись наказать, то в ту же секунду поплатится за это, лишившись жизни. Был лишь страх, стыд и неодолимое чувство вины, отравляющее мои жилы, вены, что разносили остатки крови по медленно погибающей плоти.

Свернувшись комочком на полу, я тихонько роняла хрустальные капли, драгоценный хрупкий жемчуг из своих глаз, даже не видя, как он разбивается, как погибает. Печаль скользнула вдоль изгибов моего тела, тоска холодной рукой огладила мой лоб и мокрыми солёными губами оставила на щеке влажный невесомый поцелуй. Лёгкая дремота тут же унесла мой уставший рассудок куда-подальше, в мир, где невзгод, может, и не существовало. Где была только я и забытое счастье. Я не помнила, что значит это слово и не была уверена, что оно в принципе существовало где-то дальше, чем на задворках моего сознания.

***

— Мехмед! Нет!

Его тело, непростительно холодное, бездыханное, лежало на полу совсем неподвижно, будто он — кукла, которую бросили на сырую землю. Под спиной разрослось тёмно-вишнёвое пятно, липкое и вязкое, отпечатывающееся на моём белом платье, которое так ему нравилось. Стеклянные горько-коричневые глаза смотрели куда-то вдаль, туда, где человеческий взор терялся в пучине мерцающих звёзд и матушки-луны, оберегающей каждый такой утерянный взгляд.

Я трясла его за плечи, пыталась пробудить от вечного сна десятками поцелуев, но мои губы не чувствовали ничего, кроме ледяной кожи под ними. Я прижимала безвольное тело к груди, старалась передать стук своего сердца ему, чтобы всё стало как прежде, чтобы его сердце билось в унисон с моим, в один такт, не сбиваясь.

Но он не отвечал. Он не дышал. Не смотрел на меня.

Весь мир рухнул со звуком разбившегося вдребезги стекла.

Тьма.

Вспышка света.

Он снова бьёт меня и заставляет лежать смирно, приказав раздвинуть ноги, подобно продажной девице с борделя. Снова больно. Он вжимает меня в постель и оставляет на коже пылающие следы, сливовые кровоподтёки, что так сильно болели при каждой мысли о том, что они всё ещё не сошли. Мехмед отвешивает мне звонкие пощёчины и велит не реветь, ведь он не хочет меня плачущую, ноющую. Ему нужна отдача и он нагло её требует, сжимая руку на моей шее, перекрывая доступ к кислороду. Жадно хватая воздух, словно рыба на суше, я старалась ослабить его хватку, но он давил только сильнее, сжимал горло так, что мир перед глазами плыл, точно туман по водной глади.

— Ты должна была вести себя лучше. Тогда я был бы нежнее.

Он шипел это так яростно, что я совершенно не могла предаться мысли, что это вообще шехзаде. Не шехзаде сейчас вколачивался в моё тело, выбивая из моей глотки жалобные хрипы, что так и не сумели перерасти в громкие крики с плещущимся в них отчаянием, мольбой.

— Я не буду… Только прекрати… — жалкое неподобающее стенание сорвалось с моих уст также резко, как с губ Мехмеда сорвался стон, полный наслаждения, блаженства, которое вряд ли смог бы познать обычный человек. Мехмед не был обычным. Красота греческого бога и пылкость дикого зверя превращались в едкую гремучую смесь, которую не стоило взбалтывать за зря.

За это можно было поплатиться.

— Не молчи, дрянь! Покажи, как тебе нравится моя сила!

— Прошу, хватит… — едва как выдавила я, чувствуя жар его тела и боль внизу живота, что напоминала скорее вонзающийся раскалённый нож, что рассекал мою плоть от пупка до груди и обратно, ниже, вдоль промежности и поперёк бёдер.