Приключение Гекльберри Финна

– Вот теперь, герцог, голова у вас опять варить начала, – говорит король и лезет под занавеску футах в двух-трех от меня. Я так и влип в стену, закостенел, хоть меня малость и трясло; стою, гадаю, что они скажут, застукав меня здесь, и стараюсь придумать, как мне тогда выкрутиться.  Однако не успел я еще и половинку мысли додумать, а король уже вытащил мешок, так меня и не заметив. Засунули они его в прореху соломенного матраца, который под периной лежал, затолкали в солому на фут-другой и решили, что так оно будет хорошо  и надежно, – негритянка же только перину и перетряхивает, а за матрац берется всего раза два в год, значит и деньги в нем целы останутся.

Ну, я на этот счет держался другого мнения. Они еще и до середины лестницы не дошли, как я вытащил мешок, а после взлетел в мою комнатку и спрятал его там, чтобы перепрятать, когда возможность такая представится. И решил, что сделать это лучше где-нибудь вне дома, потому что, хватившись мешка, они весь дом перероют, это я точно знал. Ну а потом лег, не раздеваясь, – заснуть-то я все равно не смог бы, даже если бы захотел, до того мне не терпелось покончить с этим делом. В конце концов, я услышал, как король с герцогом поднимаются по лестнице, скатился с моего тюфяка и высунул голову на мансардную лесенку, чтобы посмотреть, не случится ли чего. Ничего не случилось.

Дождался я времени, когда ночные звуки уже стихают, а утренних еще не слыхать, и тихонько соскользнул по лестнице.

  Глава XXVII. Золото возвращается к покойному Питеру

Подкрался я к их дверям, прислушался – оба храпят. Я на цыпочках сошел вниз. Ниоткуда не доносилось ни звука. Я заглянул в чуть приотворенную дверь гостиной и увидел, что люди, оставшиеся в доме, чтобы нести бдение у гроба, крепко спят по креслам. Дверь в гостиную, где лежал мертвец, была открыта, в обеих комнатах горело по свече. Я миновал и эту дверь – в гостиной никого и ничего, только останки Питера, и двинулся дальше и скоро уперся в парадную дверь дома, и она оказалась запертой, а ключа в замочной скважине не было. И тут слышу, за спиной у меня кто-то по лестнице спускается. Я метнулся в гостиную, поозирался по сторонам, вижу – единственное место, в каком можно спрятать мешок, это гроб. Крышка его была сдвинута примерно на фут, оставив открытыми лицо покойника с влажной тряпицей на нем да часть савана. Я запихал мешок под крышку, ниже сложенных рук Питера, – они оказались такими холодными, что меня дрожь пробрала, – а потом проскочил по комнате к двери и встал за ней.

Вошла Мэри Джейн. Она почти неслышно приблизилась к гробу, опустилась на колени, заглянула в него, достала платочек и заплакала, правда, плача я не услышал, потому что она спиной ко мне стояла. Я выскользнул из гостиной и, проходя мимо столовой, заглянул в дверную щель, –  проверить, не заметил ли меня кто, – там все было тихо. Никто из спавших и не пошевелился.

Я вернулся в мою постель, настроение у меня было паршивое – столько хлопот, столько риска и вон как все обернулось. Если мешок там и останется, это ладно, говорю я себе; когда мы спустимся по реке на сотню-другую миль, я напишу Мэри Джейн, она откопает гроб и достанет из него золото; но ведь этого не будет – а будет вот что: начнут к гробу крышку привинчивать да и найдут мешок. И король снова получит деньги и тогда уж очень постарается, чтобы никто их больше не попятил. Конечно, мне хотелось прокрасться вниз, вытащить мешок, но я даже пробовать не стал. Близилось утро, с минуты на минуту кто-то из спавших в столовой мог проснуться, и тогда меня поймали бы с шестью тысячами долларов в руках – с деньгами, которых никто моим заботам не вверял. Нет уж, в такую историю я вляпаться не хочу, сказал я себе.

Когда я утром спустился вниз, гостиная оказалась запертой, а ночные бдящие уже разошлись. В доме остались только члены семьи, вдова Бартли, да наша шайка. Я вглядывался во все лица, пытаясь понять, не случилось ли чего необычного, однако никаких признаков этого не увидел.

Около полудня пришел владелец похоронной конторы с помощником. Они перенесли гроб на пару стульев, поставленных в середине гостиной, потом принялись расставлять стулья –  наши и те, что мы позаимствовали у соседей, – пока не заполнили их рядами и гостиную, и столовую. Крышка на гробе лежала так же, как ночью, но заглянуть под нее я не мог – слишком много народу вокруг толклось.

А тут начали собираться люди, и мои прощелыги уселись вместе с девушками в первом ряду, у изголовья гроба, и в течение получаса пришедшие медленно дефилировали мимо него, каждый с минуту вглядывался в лицо покойника, некоторые роняли слезу, все было так торжественно, спокойно, только девушки и прощелыги прижимали, понурясь, к глазам носовые платки и тихо плакали. Других звуков слышно не было, одно лишь шарканье ног по полу да сморканье – на похоронах люди всегда сморкаются чаще, чем где-либо еще, не считая, конечно, церкви.