Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Эне. Да, сударь, это он самый. Но не будемте отвлекаться в сторону и забывать о совете, мы ведь еще не выслушали все мнения до конца. Итак, сей мудрец выдвинул тезис о том, что мир гибнет от пренебрежения к грамматике, ибо само это слово «грамматика» происходит от «grandis mater»[444], а значит, наука сия способна даровать своим детям благополучие и процветание, когда бы они относились к ней с должным почтением. Ведь именно благодаря ей мы можем понимать друг друга. Небрежение же грамматикой ведет ко взаимному непониманию, а непонимание чревато раздорами, войнами, разорением целой страны, ergo[445], причина всему – недостаточное изучение оной науки. «Но притом я желал бы, – продолжал мэтр Жерве, – чтобы грамматика наша была избавлена от великого множества лишних наречий, как-то: «чувственно», «телесно», «реально», «сакраментально», «пресуществленчески»; а вкупе с ними еще и от следующих: «способненько», «удобненько», «фигурально», «спиритуально»; и еще от нескольких, особо любимых придворными кавалерами, именно: «крайне», «навечно», «ужасно». Так, например, ныне говорят: «Я вам крайне признателен, я вам обязан навечно, он ужасно как умен, ужасно как добр». Некоторые из помянутых наречий непрестанно звучали в университетах; одни заставили греметь пушки, другие не сходят с языка самых приближенных к трону и самых безмозглых куртизанов. Возьмите это словцо «удобненько» – им охотно пользуются всякие негодяи и вымогатели, «удобненько» ощипывающие свою жертву, либо палач, «удобненько» прилаживающий петлю на шею «пациенту». Так же не к месту употребляются при дворе и прочие наречия; возьмите хоть «Я вас «ужасно» люблю!» или «Он «сильно» маленького роста». При этих словах барон де Калопс изменился в лице, побагровел и, не в силах более сдерживаться, швырнул об пол свою скуфейку, крича Константену: «А я вам говорю, что ваши речи крайне наглы, неприличны и, как говорил Кутон[446], начисто лишены смысла!» И он Rem acu tangere[447]: «Все непорядки происходят от того, что разная мелкая сошка не почитает знатных сеньоров вроде меня. Мне тошно, когда я, будучи при дворе, слышу: «А, виконт! Эй, маркиз! Пойдем, что ли, перекинемся в картишки!» Вот где таится «sursum atque deorsum»[448] всего зла, а те, кто думает иначе, просто голодранцы, дурни неотесанные и жулье! И довольно нам копаться в сем предмете, словно лекарь в кишках у больного; прибегнем лучше к терапии, для чего я предлагаю почтенному собранию свершить путешествие, о коем и потомство наше будет помнить; я желал бы получить на то ваше согласие, item[449], чтобы вы сопроводили его молитвами и благословениями вашими; заботу же о подготовке к сему путешествию оставьте за мною одним». Ярость, недвусмысленно написанная на лице почтенного сеньора, понудила всех присутствующих одобрить проект, если не словами, то, по крайней мере, молчанием, и назавтра же все потребное для путешествия, равно как и сами путешественники, было готово.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Путешествие Калопса

Для начала следует описать дорожное облачение барона, которое составили: пара сапог на заячьем меху, бархатные пурпурные штаны, синий атласный камзол, а поверх него коричневая шерстяная душегрейка, шерстяной же плащ с лисьего меха опушкою, четырехугольная шапка фиолетового бархата, с каждого угла которой ниспадала кисть, а под шапкою – белая пикейная скуфья до плеч, закрывавшая чуть ли не все лицо: из квадратной ее прорези торчал лишь громадный нос да таращилась пара выпученных глаз владельца. Носилки барона, обитые изнутри красным английским сукном, везли две кобылы, одна рыжая, другая вороная. Сопровождал барона его личный аптекарь, некий Ри-кле; этот трусил на норовистом муле, и на луке седла у него привешен был с одной стороны клистир, с другой – ночной горшок; остальные его пожитки, уложенные в крошечном зеленом сундучишке, тащил за ним босоногий и пеший баронов садовник. Первую остановку путешественники сделали в Арсе[450], где местный сеньор[451], родственник Калопса, принял его со всеми возможными почестями, какие полагались к сему случаю; узнав о затеянной экспедиции и о том, что цель ее состоит в исправлении нравов мелкого дворянства, хозяин намекнул, что для столь великого дела она снаряжена чересчур скромно и мало имеет блеску сравнительно с высокими ее намерениями, «ибо, – прибавил он, – не блистая обличьем, вы не сможете утвердить, как должно, авторитет ваш».

Фенест. Ага, вот видите, и вы говорите «блистать»! Но продолжайте же, я весь обратился в слух.